В город удалось ворваться. Пушечным огнем самоходки подавляли пулеметные гнезда. Пехоте с трудом удавалось очистить от неприятеля дома. Дрались за каждый этаж, за каждую квартиру. Жители укрывались в подвалах.
За каждой самоходкой был закреплен пехотный взвод. Когда солдаты не могли ворваться в здание, поскольку входные двери были заколочены, подбегал их командир.
– Эй, самоходы! – Младший лейтенант бил рукояткой пистолета по броне. – Вон в то здание войти не можем, помогите!
Иногда решали вопрос выстрелом в стену фугасным снарядом. Чаще же самоходка ударяла корпусом и проламывала свежую кладку, державшуюся непрочно.
На соседней улице подбили фаустпатроном самоходку из их полка. К ней подобралась другая, чтобы вытянуть ее на тросе буксиром, но сожгли и ее. Поскольку улицы старых городов Германии были узкие, фаустпатрон становился едва ли не самым грозным и эффективным противотанковым оружием. Снаряд его прожигал кумулятивной струей малюсенькую – в несколько миллиметров диаметром – дырку в броне, но обладал мощным заброневым действием. Экипаж погибал, а боевая машина иногда выглядела целехонькой.
Ближе к вечеру по броне самоходки постучал рукоятью «ТТ» командир приданного взвода:
– Самоходы! за перекрестком, на улице, что вправо идет, стоит немецкий танк. Из пулемета шпарит, головы поднять не дает.
– Какой танк-то? Сам его видел?
– Большой, с крестами!
Павел спрашивал в расчете на то, что младший лейтенант хотя бы скажет, самоходка это или танк. А он – «большой»!
– заряжай бронебойным! Иваныч, вперед до перекрестка. Там поворачиваешь направо, и сразу – остановка.
– Понял, командир.
– Толик, немца сразу в прицел – и бей. Похоже, танк к перекрестку близко стоит. Если у него башня к нам развернута, времени будет мало.
– Сделаем, командир! Лишь бы не «Тигр»!
Самоходка взревела мотором и двинулась к перекрестку. Когда до него осталось три десятка метров, из-за угла показалась корма танка T-IV – он пятился задом. В голове у Павла пронеслось: «Не успеваем пушку довернуть!» И сразу же: «Надо его таранить!»
– Иваныч! Бей его! Газу!
Мотор самоходки взвыл на высоких оборотах, САУ рванула вперед и с ходу ударила «четверку» в бок.
Грохот был сильным. От удара двух бронированных махин двигатель самоходки заглох, а членов экипажа силой инерции швырнуло вперед, сильно приложив о броню. Павлу показалось, что он на мгновение потерял сознание.
Когда он пришел в себя, члены экипажа неловко возились на полу боевого отделения, пытаясь подняться.
– Ко… командир! Что это было? – спросил заряжающий.
По крайней мере, наводчик, механик-водитель и Павел видели немецкий танк и после приказа Павла ждали удара. заряжающий же приборов наблюдения не имеет, и для него таран был неожиданностью.
Анатолий держался рукой за разбитое о прицел лицо. Лоб был рассечен, из-под пальцев сочилась кровь.
– Василий, перевяжи наводчика! Иваныч, ты как?
– … твою мать! Рука болит! Сломал, наверное. – И тут же: – Командир, немец горит!
– Попробуй завести и отъехать от него.
Стартер прокрутил двигатель, но он не заводился. Вторая и третья попытки тоже были безрезультатными.
– Экипаж, забрать оружие, гранаты и покинуть машину! – приказа Павел.
Чертыхаясь и постанывая от боли, члены экипажа выбрались через кормовой люк. В той или иной мере травмированы были все. У Павла болело колено – он едва наступал на ногу. Но почувствовал он боль только тогда, когда выбирался из самоходки.
Немецкий танк лежал на боку. Из баков вытекал бензин, распространяя вокруг едкий запах химии. Из щелей люков сочился дым.
– Сейчас полыхнет! Уходим!
Павел окинул взглядом самоходку. Левый направляющий каток ее был разбит, гусеница сорвана. Эх, жалко машину! Ее вполне можно восстановить.
Экипаж успел сделать лишь несколько шагов по тротуару, как сзади все осветилось ярким пламенем – это вспыхнул бензин.
– Сейчас рванет, бежим!
Павел прихрамывал, но бежал со всеми.
Едва они удалились от места тарана на полсотни метров, как сзади рвануло. Немецкий ли танк взорвался или самоходка – оборачиваться времени не было, потому что по экипажу начали стрелять. Пули зацокали по кирпичу стены, обдав самоходчиков красной пылью.
– Командир, сюда! – Василий свернул во дворик. Вокруг было пустынно, не видно ни своих, ни чужих. Куда подевался младший лейтенант со своими пехотинцами?
С другой стороны дома раздался хлопок, по звуку похожий на фаустпатрон.
– Парни, за мной! Оружие наготове!
Вдоль стены дома они дошли до его конца. Там, лежа за мешками с землей, копошились двое немцев из фольксштурма. Один приготовился использовать фаустпатрон: планку прицела успел поднять, норовя сунуть трубу гранатомета под мышку, второй показывал ему рукой направление к цели. Оба были увлечены и не оглядывались назад.
– Огонь! – скомандовал Павел и выстрелил из «нагана» по фаустнику.
Из автоматов ударили по немцам заряжающий и наводчик. Оба немца были сражены наповал. Механик же даже не мог достать из кобуры револьвер – левой рукой он придерживал правую.
Надо идти к своим, в госпиталь. Иван Иванович держался молодцом, но он был бледен, на лбу выступил пот. Да и стоял он нетвердо, покачиваясь, как пьяный.
– Мужики, что-то голова кружится…
«Контужен, что ли?» – подумал Павел.
– Придержите Иваныча. Василий, дай автомат!
Павел пошел впереди, за ним Толик и Василий вели под руки Ивана. Шли задними дворами, поскольку на самой улице стреляли. Не хватало только под шальную пулю попасть!
Относительно быстро они добрались до пехотного батальона, и уже от них Павел связался по рации с комбатом, доложил, что самоходка сгорела и что требуется помощь раненому водителю. Комбат спросил, где они находятся, и пообещал прислать за ними машину.
Вскоре прибыл грузовичок «Додж 3/4». Парни разместились в кузове. Водитель ловко объезжал воронки и вскоре остановился на окраине городка.
– здесь медсанбат, приехали.
Таран ни для кого не прошел даром – в госпитале оставили весь экипаж. У Павла распухло колено, и нога едва сгибалась, вызывая сильную боль. У механика-водителя были сломаны правая рука и ребро. У заряжающего и наводчика установили сотрясение мозга и многочисленные ссадины, порезы и ушибы. Всех уложили в одну большую – человек на двадцать – палату.
Который уже раз за свою жизнь Павел попадал в госпиталь. Он уже не морщился, вдыхая госпитальные запахи, не вздрагивал при уколах и спокойно спал, когда рядом стонали или храпели другие раненые.
