– Вперед, не останавливаться! – прохрипел Павел.
У него самого во рту пересохло, но молоты бить в голове уже перестали.
После третьего круга экипаж взмолился:
– Командир, все! Нет больше мочи, мы уже трезвые!
– Тогда к ручью – марш!
Павел побежал к ручью. Вода по осени холодная. Члены экипажа разделись догола и нагишом стали прыгать в воду – смыть пот и пороховую копоть. Теперь все выглядели вполне достойно.
– Одевайтесь! И запоминайте – так будет после каждой пьянки, – подвел Павел итог «мероприятию».
Вместе с экипажем Павел заявился в ремонтную зону.
– Принимайте свою машину! – хлопнул ладонью по крылу инженер. – Не хуже новой!
Экипаж осмотрел самоходку и признал ремонт качественным. Своим ходом они направились на заправку. Пока закачали ручным насосом в основной бак 460 литров солярки, снова вспотели.
А потом направились к артиллерийскому складу – пополнять боезапас. Самоходка должна быть готова к бою в любую минуту.
В полдень Павел встретил Куракина.
– Ты чего экипаж гонял?
– Физзарядку делали, по Уставу положено, – не моргнув глазом соврал Павел.
– Похвально!
Тем не менее Куракин потянул носом, принюхиваясь.
Немцы вели себя сегодня смирно, видимо – зализывали раны, и экипажи занимались машинами: все вместе чистили пушку длинным банником. Та еще работа! Потом Игорь возился с двигателем, а заряжающий обтирал ветошью снаряды в укладке.
Павел же включил рацию на прием, пошарил по волнам. Хотелось послушать сводку Совинформбюро о положении на фронтах, да и просто музыку. Но сквозь помехи до него доносились только обрывки разговоров на немецком языке.
Павел выключил рацию. Что-то зацепило его в услышанном. Он попытался вспомнить, разобраться – что? Господи, да ведь ему голос знаком! Так говорил обер-лейтенант Вернер Шторц, начальник штаба, у которого он был водителем бронеавтомобиля. Стало быть, его полк где-то недалеко.
Рация на самоходке маломощная и берет где-то на 10–15 километров. Иногда удается поймать Москву, но редко.
Шторц тогда служил в 114-м полку 6-й танковой дивизии. Если он сейчас продолжает служить на прежнем месте, то, значит, напротив их позиций расположился 114-й танковый полк, а то и вся дивизия.
Когда Павел осознал серьезность своего открытия, он направился к комбату.
– Товарищ комбат, разрешите обратиться?
– Разрешаю. Куракин рассказывал, что ты в одном бою исхитрился три танка подбить?
– Четыре – еще бронетранспортер.
– О! Я в тебе сразу лихого парня увидел и рад, что не ошибся. Что у тебя?
– Товарищ комбат, напротив нас стоит сто четырнадцатый танковый полк шестой танковой дивизии.
– С чего так решил? Или разведчики проболтались?
– Я рацию включил, думал сводку Совинформбюро послушать. Наткнулся на обрывок разговора на немецком. В принципе – ничего интересного, но голос мне знаком. Я его узнал. Это начальник штаба сто четырнадцатого танкового полка обер-лейтенант Шторц. По-нашему – подполковник.
– А может, обознался?
– Головой ручаюсь.
– Сведения интересные! Кому-нибудь еще говорил?
– Нет, только вы да Куракин знает, что я немецким владею.
– Хм, надо передать в штаб полка. Пусть разведку посылают, «языка» возьмут. Иди и помалкивай.
Штаб полка передал подозрения Павла выше, в штаб дивизии, а оттуда по цепочке – в штаб армии.
Сигнал не оставили без внимания. В этот же день была проведена авиаразведка, которая обнаружила замаскированные танки. На обратном пути самолет-разведчик Пе-2 попытались сбить два «мессера», что еще более укрепило командование во мнении, что немцы готовят контратаку, пытаясь остановить наступление наших частей.
Меры приняли быстро. На следующий день на штурмовку и бомбежку обнаруженных танков были направлены штурмовики Ил-2 и пикировщики Пе-2. Немецкие танкисты понесли тяжелые потери, и контрнаступление было сорвано.
В 1944 году наша армия обладала в воздухе значительным превосходством над немцами. Нельзя сказать, что наши истребители или бомбардировщики безраздельно владели воздушным пространством, но наносить массированные атаки целыми полками и авиадивизиями уже могли.
Через три дня Павла вызвали к комбату.
– здравия желаю, сержант Сазонов…
– Садись, сержант! – не дослушал его до конца комбат. – Подозрения твои подтвердились. По этому полку нанесен авиаудар, и немцы понесли существенные потери. звонили из полка, благодарили за сведения, которые подтвердились. Стало быть, благодарили тебя. Я что? Я лишь передал. Просили наградить разведчика. Они там думают, что ты из армейской разведки. В штабе в детали не вникали, а я им не говорил, что ты рацию слушал и немецкий знаешь.
– И не надо.
– Я тоже так думаю. Но какой-то награды ты достоин. Все-таки воюешь хорошо, три танка на счету. И на полк немецкий вышел. Все-таки занятно получилось, по голосу командира опознал. Рация голос искажает, и я никогда командиров взводов по голосу не узнаю, а ведь каждый день их вживую слышу. Представлю-ка я тебя к медали – хотя бы за подбитые танки. Полагаю – заслужил.
– Вам виднее, товарищ комбат.
– Иди и продолжай так же служить.
– Слушаюсь!
Сегодня комбат был в хорошем расположении духа. знать, и ему награду пообещали.
– Командир, чего в штаб вызывали?
– за жизнь говорили, – отшутился Павел.
– Ох, темнишь! Наш комбат пустых разговоров не любит.
Глава 8
Хитрая пуля
Награду Павел получил немого позже – медаль «за боевые заслуги».
Экипаж поздравил командира, все-таки – первая награда. Даже обмыли немного – бутылку водки на четверых. Только Павел награде не очень радовался. Получил-то он ее как Виктор Сазонов, а не как Павел Стародуб. Вот закончится война, вернется он домой, если повезет остаться в живых, – что скажет отцу-матери? У многих фронтовиков, особенно тех, кто воевал год или более, были награды – медали и даже ордена. А у него на единственную медаль документы на другое имя. Скажут – присвоил чужое. Потому и саму медаль, и удостоверение к ней Павел убрал в вещмешок, чтобы не мозолила глаза немым укором.
Но командир взвода Куракин воспринял это неоднозначно.
– Что медаль не носишь? заслужил ведь. У других членов экипажа не одна награда на груди, и ты носи. Скромность – она не всегда украшает.
– Так точно, товарищ младший лейтенант. Только на рабочем комбинезоне носить не положено, а под комбинезоном все равно не видно.
