— А вы? Вы прочитали? — Тоня попыталась поднять голову от подушки, но не смогла, только бессильно дернулась.
— Вообще-то я не имею привычки подглядывать в замочные скважины, но тут случай особый, я же за вас беспокоился. Прочитал. И возвращаю законной владелице. С одним советом — бросьте эти игрушки, Антонина Сергеевна. Все проиграно, возврата не будет. Как говорит один из моих санитаров, — все в анусе. Уж простите, что так выражаюсь, но правда нынче именно такова — грубая и грязная… Завтра я постараюсь выкроить часок, приду и посмотрю вас. Держите.
Обижаев поднялся из-за стола, из внутреннего кармана пиджака достал сложенный треугольником листок бумаги, вложил его в ладонь Тоне и вышел из горницы, не прощаясь.
Маленький измятый треугольник залоснился по краям, мелкие буквы, написанные черными чернилами, поблекли, но виделись и читались достаточно ясно: «Каретникову. Податели этого письма в полном Вашем распоряжении. Люди проверенные и надежные. Мой приказ остается в силе, и я надеюсь на Ваше слово чести. Предмет наших общих усилий востребован сегодня необычайно, более того, от этого предмета напрямую зависит успех борьбы и нашего общего дела. Все инструкции и указания у подателей письма. Да поможет нам Бог!»
Витиеватая подпись была неразборчива. Но если бы кто-то старательно вгляделся, он смог бы прочесть: «А. Семирадов».
9
Небольшой аккуратный домик на каменном фундаменте и с высоким резным крыльцом был отгорожен от улицы и от любопытных глаз глухим забором, сколоченным из толстых плах. В заборе была проделана калитка, и на ней висело железное кольцо. Балабанов ухватился за него, попытался повернуть, чтобы открыть калитку, но не тут-то было — кольцо даже не шевельнулось. Видно, изнутри защелка была крепко привязана, а сама калитка притиснута к столбу прочным засовом. Остерегались нынче люди жить открыто. И каждый сооружал самодельную оборону, как мог и как умел.
Балабанов еще раз безуспешно попытался повернуть кольцо, но оно было закреплено намертво. Тогда он с силой ударил кулаком в калитку. Глухой гул нарушил ночную тишину Змеиногорской улицы, застроенной крепкими домами и заметенной сейчас высокими сугробами. На стук долго никто не отзывался, и Балабанов настойчиво продолжал долбиться. Наконец скрипнула дверь, и по-хозяйски уверенный голос известил, как уже, вероятно, извещал не один раз:
— Хлеба не подаем, на постой не пускаем!
— Вы не сдадите квартиру для трех человек? Мы беженцы, расплатимся царскими червонцами, — Балабанов замер, подняв голову, в ожидании ответа. И услышал, после недолгой паузы:
— А это смотря какими, может, они у вас фальшивые.
— Нет, настоящие, в Омской пробирной палате проверенные, сам господин Голохвастов проверял.
— Ну, если Голохвастов, тогда поторгуемся. Подождите, сейчас открою.
За толстыми плахами послышались осторожные шаги, заскрипела проволока, стукнул отодвигаемый запор, и калитка бесшумно распахнулась.
— Входите, быстро. Ступайте в дом, я сейчас…
Балабанов и Гусельников проскользнули во двор, поднялись на высокое крыльцо и ввалились в дом, по очереди запнувшись о высокий порог и ощутив с блаженством живительное тепло печки, обложенной синими изразцами. Не удержались, разом стащили перчатки и протянули к ней руки. Последние дни, проведенные в постоянном холоде, давали о себе знать; измученные тела, насквозь пронизанные ознобом, била мелкая дрожь.
— Да вы раздевайтесь, потом обогреетесь. Только всю одежду попрошу в сени, на мороз, сами понимаете… Исподнее тоже в сени. У меня два чугуна горячей воды — как знал, поставил. И шайка имеется. Вот здесь, за печкой, мойтесь. Мыло на полке. А я что-нибудь подберу быстренько, ростом мы, кажется, все одинаковы…
Хозяин дома, невысокий чернявый мужчина, похожий на проворного жука, скрылся в боковой комнате и скоро вынес оттуда пару брюк, рубахи и два толстых клетчатых пледа. Лицо у него, изуродованное кривым, через всю правую щеку шрамом, было сосредоточенным, словно он делал очень важную работу. Ни о чем не спрашивал, не разглядывал своих ночных гостей, а торопился их обиходить: наверное, хорошо знал, что значит сейчас для них горячая вода, тепло печки и чистая одежда.
Пока Балабанов с Гусельниковым мылись, толкаясь возле деревянной шайки, вода в которой сразу стала черной, хозяин быстро и ловко выставил на стол вареную картошку и краюху хлеба. Окинул все это оценивающим взглядом и спросил:
— Господа, спирт пить будете?
— Будем, — сквозь зубы отозвался Гусельников, которого до сих пор била дрожь.
Хозяин достал из шкафа два больших аптечных флакона, содержимое их вылил в стаканы и поставил рядом жестяный ковш с водой.
— Ну вот, прошу отведать разносолов. Спирт неразведенный, разбавляйте сами, как вам угодно.
— К черту, воду хлебать… — Гусельников нетерпеливо схватил стакан и в три глотка влил в себя огненный спирт. Носом втянул воздух, выдохнул и лишь после этого отхлебнул из ковша воды. Питок, по всему видать, он был опытный. Балабанов пить не стал, смущенно оправдывался:
— Я закушу сначала — боюсь, что сразу опьянею…
— У-у-ух! — Гусельников прижмурил глаза. — Какое тепло пошло! Господи, бывают же счастливые минуты! Спасибо. Позвольте узнать — с кем имеем дело? Кого благодарить за столь радушный прием?
— Вы закусывайте, закусывайте, говорить будем после. А дело вы имеете, господа, с Каретниковым Владимиром Михайловичем, сотрудником местного Чекатифа.
— А раньше? До ЧК? — резко спросил Гусельников.
— До этого я служил штабс-капитаном. Вы удовлетворены?
— Вполне. Не обижайтесь, у меня скулы сводит от этого нового совдеповского языка. В Омске попалась газетенка, пишут, что создана «Чеквалап». Что сие значит? Вовек не догадаетесь! «Чрезвычайная комиссия по валенкам и лаптям»! Прошу прощения, разрешите представиться — поручик Гусельников, поручик Балабанов.
— Вот и хорошо, — Каретников потер ладонью шрам на щеке, помолчал и дальше заговорил совершенно другим голосом — командирским: — Давайте к делу. Ваша отправка в Харбин откладывается на неопределенное время. Груза, с которым вы должны убыть отсюда, у меня нет.
— Как нет?! — вскинулся Балабанов. — Антонина Сергеевна Шалагина…
— Не перебивайте, поручик, я не все сказал. Антонина Сергеевна Шалагина и человек, который ее сопровождал, в Новониколаевске не появились. Прошло уже две недели — их нет. Местонахождение груза известно только им. У них же должно быть письмо от Семирадова. На всякий случай, для страховки, чтобы большевистского агента не подсунули.
— Я Антонину Шалагину знаю в лицо, — негромко сообщил Балабанов.
— Это очень хорошо, что знаете, да только самого лица здесь нет.
— Может, застряли на какой-нибудь станции, поезда нынче ползают, как черепахи… — предположил Гусельников.
