– А в чем дело?
– Ну, не знаю. Похоже, ты считаешь меня придурком…
– Ты имеешь в виду историю с сообществом Уотсона?
– Да. Так, может, тебе не хочется нырять в компании с придурком?
– О нет, мне любопытно узнать, до чего доходит эта дурость, – парирую я, доставая костюм из своей голубой коробки.
Он улыбается и коротко приказывает матросам подойти и заменить мне баллон на другой, со свежей смесью.
А мне уже не терпится нырнуть. Там, под водой, вместе со мной будет Пас.
На этот раз подводное царство выглядит совсем роскошно – мир, играющий всеми цветами радуги, где безостановочно снуют, спариваются и кормятся полчища безмолвных животных. Да, именно животных, так как я вдруг осознаю, что эта морская вселенная – подобие нашей, земной, точное ее отражение. Здесь тоже порхают существа, похожие на воробьев и попугаев; тоже пасутся стада тучных рыб, невозмутимо, как коровы, жующих кусочки кораллов. И так же, как на земле, здешние насекомые прячутся среди листьев, а змеи – в расщелинах скал.
Созерцая эту картину, я думал о тебе, Эктор: с каким восторгом ты подыскивал бы вместе со мной сравнения! Я любовался кораллами и гигантскими красными опахалами, которые колыхал бриз, то есть подводное течение, – их называют горгонами. И вспомнил, что рассказывал тебе эту легенду. Персей, убивший горгону Медузу, избавился от ее головы, сбросив ее на ложе из водорослей в самой глубине моря. Но горгона, даже мертвая, продолжала обращать в камень все, что попадалось ей на глаза. И водоросли, окаменев от ее взгляда, превратились в кораллы, в красные кораллы – из-за крови, брызнувшей из отрубленной головы Медузы…
Все было хорошо. Я чувствовал, что могу контролировать свое дыхание. А потом дело пошло хуже. Я заметил новый, незнакомый силуэт. Холодное даже на вид тело безупречной формы, напоминавшее серую ракету. Мощный хвост мерно рассекал воду, как руль, позволяя мгновенно менять направление. И совершенно пустые глаза – вот что поразило меня, когда я отвел взгляд от характерного спинного плавника. Акула кружила около нас, присматриваясь явно с недобрыми намерениями. Двухметровая рыбина, никак не меньше. Я слишком активно задвигался, и в результате у меня сбилось дыхание. Тут же почудилось, будто я использовал весь воздух и сейчас погибну. Тогда я оттолкнулся ногами от дна и начал всплывать. Но Марен схватил меня за руку, рывком притянул к себе и заставил посмотреть ему в глаза. Взгляд был напряженный, повелительный. Он изобразил большим и указательным пальцами «о’кей», призывая меня успокоиться. А я видел за его спиной силуэт акулы, которая по-прежнему описывала круги около нас. Я не хотел на нее смотреть, но это было сильнее меня.
Наконец тварь исчезла. Уж не собирается ли она привести сюда своих сородичей?
Я карабкаюсь по трапу, спеша, но стараясь не оскользнуться на металлических перекладинах; мне кажется, что баллон за спиной весит не меньше тонны. Матросы освобождают меня от груза. Я торопливо сдираю маску, сбрасываю на палубу кевларовый костюм, словно отмершую кожу. Подходит Марен. Он снял верхнюю часть комбинезона; пустые неопреновые рукава, завязанные на поясе, выглядят цветоложем, из которого бутоном выступает его бронзовый точеный торс.
– Ты не должен так паниковать, – говорит он.
– Но это же была акула.
– Акулы безобидны. Глупо так бояться.
– Извини, но ты должен меня понять.
– Понять – что? – гневно отвечает он. – Ты еще «Челюсти»
[223]
вспомни!
– Нет, но ведь бывают же несчастные случаи…
– Несчастные случаи провоцируют сами люди. Если бы человек больше уважал морской мир, куда он вторгается, таких случаев просто не было бы… – Он вдруг отвел глаза, словно усомнился в собственных словах. – Чаю хочешь?
Я кивнул, и нам принесли чай. Он молча протянул мне горячую чашку. Я сделал глоток. Марен помрачнел: ничего общего с жизнерадостным парнем, который совсем недавно так радушно приглашал меня в свое «братство».
Остальные поднялись на палубу минут через тридцать, залив ее водой. Катер пустился в обратный путь. Стоя на корме, я смотрел на нескончаемую морскую равнину, этот необозримый, тяжелый, волнистый покров глубокого синего цвета, который лишь у прибрежных рифов переливался бирюзовыми оттенками, светился желтыми и зелеными бликами. Но над этими красками все же безраздельно царил синий цвет – тот, что я видел на картине в кабинете Ким.
Пас-Долорес… у меня больно сжималось сердце. Ведь это мое слепое упорство привело к катастрофе. Почему я не поехал сюда вместе с ней, почему не прислушался к ее доводам, не понял ее тягу к «дикарству», как она говорила, к примитивному началу, к желанию разорвать путы цивилизации? Нужно было все бросить, а я вместо этого позволил ей молиться на акульи плавники и ласты другого… Впрочем, может, она и не захотела бы взять меня с собой. Любила ли она меня под конец? Похоже, рано или поздно человеческое существо исчерпывается для партнера, как истощается золотая жила. И если больше не находишь золота в близком человеке, его бросаешь. Хотя, может, стоило бы копнуть чуть подальше, чуть глубже или поискать новую жилу. Не стал ли я для нее таким вот истощенным рудником? Ведь, честно говоря, тот, другой… Я оглядываюсь на него: он стоит рядом с капитаном на носу катера. И смеется, вылитый Лоуренс Аравийский
[224]
в клетчатой куфии, с банкой холодного мятного чая в руке, с бронзовым загаром, харизматичный неопреновый гуру. До меня доносятся их голоса, они говорят по-арабски. В этом гортанном языке словно перекатываются камешки пустыни. Majnun… одержимый. Он открыл ей дверь в иной мир. Как и мне. Я потерян. Мне тоже хочется забыть. Вся окружающая красота призывает к этому. Разве я имею право сердиться на нее за то, что она забыла нас? Вот мне этого нельзя.
– Ну, как сегодня? – спрашивает Ким.
Она переоделась в каюте. На ней снова короткие шорты с надписью DIVE. Верхнюю часть купальника сменила зеленая майка, туго обтянувшая ее упругие груди-яблоки, – зеленый цвет подсказал мне это сравнение. Глаза она скрыла за огромными солнечными очками, ни дать ни взять актриса из Чинечитты
[225]
. Пара черных крылышек бабочки. Волосы, заколотые сзади в высокий узел, пылают на предвечернем солнце. Красивая. И необычная. И ласковая, чтобы не сказать больше. Она волнует меня. Если бы она знала… Если бы она знала, зачем я сюда приехал…
