– Salam Aleikhoum! – И прошу кофе.
– Arabic coffee? – предусмотрительно уточняет он.
Я выхожу и сажусь на пластиковый стул. Кофе мне подают в стаканчике из дюралекса. Хозяин ставит его на шаткий фанерный столик.
– Shoukran!
[200]
Он вглядывается в меня:
– Amriki?
Я качаю головой:
– Francaoui.
Он утвердительно кивает: похоже, это его успокоило. Я говорю, что ищу иностранку, которая жила здесь.
Он недоуменно мотает головой.
– Девушку, понимаете? Elbent. El Ajnabiah
[201]
. – И, нелепо жестикулируя, пытаюсь изобразить густые волосы.
Он снова отрицательно качает головой и скрывается в задней комнате.
Я кладу ключ на стол. И думаю: как все это глупо. Один из моих соседей – самый молодой из трех курильщиков гашиша – встает и подходит ко мне. На нем не дишдаша, а полосатая набедренная повязка, из-под которой выглядывают дырявые шорты. Голова обнажена, на короткой бородке и в волосах поблескивают кристаллики соли.
– Hi! – говорит он, присаживаясь рядом.
– Вы говорите по-английски?
– Да. Я индус.
– Namaste
[202]
, – говорю я.
Его лицо проясняется. Он отвечает белозубой улыбкой. Рассказывает, что приехал с юга, из Кочина, что в Керале
[203]
. Что он мусульманин. Что ему пришлось уехать из дома на заработки – нужны деньги на приданое дочери. Приплыл сюда на бутре
[204]
и остался в этой деревне: здесь хорошо платят за улов. Вот уже год, как он здесь работает. Еще год – и можно уезжать обратно.
– Сколько же лет твоей дочери?
– Двенадцать.
Я перевожу взгляд на ключ с брелоком, заметив, что он пристально смотрит на него.
– Ты приехал из-за испанки?
У меня кольнуло сердце. Я киваю и спрашиваю:
– Откуда ты знаешь, что она испанка?
– Она иногда заходила сюда. Чтобы поесть. Выпить кофе. Купить продукты. Однажды мы смотрели матч, тут ведь есть телевизор. Мадридский «Реал» против «Барселоны». Она тоже села посмотреть, мы разговорились. Вот так я и узнал, что она испанка. Мне она нравилась.
До чего приятно слушать, когда так говорят о Пас.
– Я ищу ее дом.
Он снова глядит на ключ. Теперь уже с тревогой. Оба старика смолкли – похоже, слушают нашу беседу.
– Им не нравится, что я с тобой разговариваю.
– Почему?
– Из-за отеля. Там покупают нашу рыбу, нам это выгодно. А если отель закроется…
– Почему он должен закрыться?
– Из-за смерти испанки.
Я вздрагиваю, услышав эти безжалостные слова. Но все же спрашиваю:
– Разве отель имеет отношение к ее смерти?
Он пожимает плечами:
– Не знаю. А ты не из полиции?
– Нет, я был ее другом.
– Если хочешь, я покажу тебе ее дом. Но только давай встретимся на берегу: не нужно, чтобы эти меня видели, – и он кивком указывает на стариков.
– Почему?
– Они боятся 'ayn.
– Что такое 'ayn?
– Сглаз.
Меня охватывает могильный холод, руки и ноги словно свинцом налились. Индус пытливо смотрит на меня, точно ищет на моем лице разгадку тайны. Я отпиваю кофе, пытаясь сохранить самообладание. Он тянется к ключу, берет в руку брелок:
– Qarsh.
– Что?
– Qarsh. Акула. Их здесь полно. Прямо тут, у берега… стоит только нырнуть, и увидишь целые стаи.
И он жестом изображает, как ныряльщик надевает маску. Я стараюсь вернуть его к прежней теме:
– Почему ты сказал о сглазе?
– Потому что она умерла, но это не море вынесло ее на берег. Они все говорят, что это джинны.
Вот это мне уже не нравится. Он явно пытается заморочить мне голову. Джинны… духи, которые выходят из ламп в «Тысяче и одной ночи».
– Покажи мне ее дом.
Он кивает и вытаскивает смятую пачку сигарет из-за своей повязки. Я беру одну, он другую, и он протягивает мне зажигалку, а затем прикуривает сам. Едкий дым обжигает мне горло. Он пристально смотрит мне в глаза:
– Я ведь не шучу. Дурной глаз, джинны – они все про них говорят.
Рядом с нами раздается чей-то голос. Короткая фраза на арабском звучит враждебно. Это подошел один из стариков, он обращается к моему собеседнику. Тот встает:
– Я пойду к ним. А ты уходи. Встретимся на берегу.
Положив несколько монет на стол, я иду к морю.
Отлив. Дети играют в футбол на мокром песке. Несколько женщин, сидя в тени, возле развешанных рыбацких сетей, наблюдают за ними. Подходит молодой индус из кафе. Теперь я отмечаю его атлетическое сложение. Он садится рядом со мной.
– Вообще-то, меня зовут Раким. А тебя?
– Сезар.
– Ты христианин?
Я отвечаю «да»: в этих краях атеизм – вещь абсолютно неприемлемая.
Он протягивает мне сигарету. Закурив, я возвращаюсь к прежней теме:
– Ты говорил, что ее вынесло на берег не море.
– Нет. Потому что утопленники так не выглядят. Их раздувает. А она такой не была. Она была красивая.
– Разве ты видел ее мертвой?
– Нет, я не видел, но другие видели.
– Кто это – другие?
– Ну… другие.
Его взгляд обращен к морю, которое поблескивает, как дорогой шелк. Он смотрит куда-то вдаль. В дайвинг-центре справа от нас, в изгибе бухты, похоже, наметилось оживление: кто-то вышел на террасу и сел там. Уж не Марен ли?
– А люди из дайвинг-центра – они ее видели?
– Да. Поскольку она была иностранкой, им сразу сообщили.
– А она хорошо их знала, этих людей из дайвинг-центра?
– Да здесь все друг друга знают. Даже если не ладят, все равно знают. Я тоже их знаю.
– А ты их не любишь?
– Нет.
– Почему?
