– Ты ненадежный человек.
Я уже ничего не понимал.
– Послушай, я же готовлюсь стать отцом, ты об этом не забыла?
На самом деле мне следовало ответить: «Я буду отцом и поэтому запрещаю тебе…»
Она вздохнула, провела руками по волосам. На ее лице было написано смятение. И тут она нанесла мне самый страшный удар:
– Я хочу, чтобы ты ушел. Ты не создан для отцовства. Из тебя выйдет плохой отец.
У меня так сжалось сердце, что я чуть не задохнулся от боли. Я был уничтожен, разъярен и загнан в угол. Остаться – значит раздражать ее и дальше, а беременным раздражаться вредно. Уйти – значит подчиниться, не раздражать ее, но выставить себя трусом, жалкой тряпкой. И вдобавок безответственным типом: кто же уходит, бросив беременную жену?!
– Давай-ка успокоимся, – сказал я, принимая вину на себя, – это все из-за комода…
Неправильный ответ. И неправильный ход. Она замотала головой.
– Ты и вправду не понимаешь? Уходи! Пожалуйста!
У меня не было никакого выбора. Остаться значило увеличить еще на градус по шкале Рихтера ее ненависть ко мне.
* * *
Бастьен в одних трусах открыл мне дверь. Был второй час ночи. До этого я пытался утопить свою печаль, как велит обычай, в нескольких стаканах вина. И у меня уже не было ни сил, ни желания искать приют в гостинице. Мой друг остался один со своими тремя детишками: Сандрина уехала в Тур на семинар.
– Значит, не получилось договориться?
– Как видишь, нет.
Я не стал входить в подробности. Тем более что трусы Бастьена были разрисованы пальмами, и это напомнило мне видеосюжет о Мальдивах, который я показывал Пас. «Да родится из члена твоего хаос».
– Значит, ты ушел сам? – спросил он, сев на диван.
Я не ответил. Мы выпили по рюмке. Затем по второй. Я ничего не хотел ему рассказывать. Ни того, что она обвинила меня в недостатке мужественности. Ни того, что она уже изрядное время смотрит сайты о внутриутробном развитии акул. Я мог бы доказать ему, что ни в чем не виноват. Но не хотел. Мне было стыдно описывать поведение Пас, близкое к безумию.
– Трудно говорить, Бастьен. Это все унизительно.
– Ладно, как хочешь.
И мы замолчали. Алкоголь мало-помалу успокаивал меня. Еще больше мне полегчало от вида безликой комнаты для друзей, где я очутился чуть позже. Простыни не пахли нашим бельем. Матрас был помягче… а может, пожестче, уже и не помню. Конечно, я мог переночевать и в отеле, но меня заранее страшили одиночество и вкус пепла во рту на следующее утро за завтраком.
И конечно, я скверно спал этой ночью. Под сомкнутыми веками то и дело возникали жуткие образы прозрачных яиц, в которых извивались акульи тельца с рыбьими хвостами и головками человеческих младенцев.
Утром в кухне меня встретило солнце и горячий шоколад с молоком. Младший из детей, трехлетний карапуз, измазал им всю мордашку. Старшие девочки, семи и десяти лет, смаковали свои «медовые шарики», разглядывая меня опасливо, как уголовника-рецидивиста.
– А ты зачем к нам пришел?
В этот момент появился Бастьен с пакетом круассанов.
– Он пришел, чтобы повидаться с вами, девочки.
– А твоя жена тоже пришла?
– Нет, не пришла.
– Оставьте Сезара в покое, – приказал Бастьен. – Он хотел встретиться со своим старым другом.
Три белокурые головки склонились к чашкам с шоколадом. Детишки были настолько же светловолосые, насколько их отец был брюнетом. Я всегда подшучивал над ним, говоря, что гены Сандрины победили его собственные, хотя первые считаются куда слабее. Потом я долго стоял под душем. Надел свои тряпки, от которых, слава богу, не несло табаком с тех пор, как в барах запретили курение, но все же запашок у них был нехороший. От них пахло унынием, вот чем. Вдруг мой мобильник завибрировал и выдал эсэмэску: «DISCULPAME». Большими буквами, потому что и сообщение имело большое значение: «ПРОСТИ МЕНЯ!»
Я получил назад свою женщину! На радостях я расцеловал своего друга и его белокурое потомство. Улица вновь засияла яркими красками, а запах моей одежды бесследно испарился.
Эндорфин
Когда я вошел, она сидела в углу дивана, в майке с принтом FUCK GOOGLE, ASK ME и со своим белым компьютером на коленях. Я обогнул журнальный столик, на котором стояла тарелка с нарезанным манго, и сел рядом с ней. Она тотчас опустила крышку компьютера. На сей раз я не промолчал:
– Ты можешь мне сказать, что ты там смотрела?
Я задал этот вопрос совсем не агрессивно, но мой твердый тон ясно давал понять, что ей придется ответить, иначе разразится новый скандал. Чтобы не драматизировать ситуацию, я раздвоился. Как в американских сериалах, где злой сыщик задает вопросы, а добрый улыбается и предлагает кофе. «Добрый сыщик» запустил руку в тарелку. Манго исходило соком, просто объедение!
Красивый лоб Пас прорезала упрямая морщинка. Но все же она ответила:
– Я узнавала новости о Нуре.
– Кто это – Нур?
– Моя акула, – сказала она тоном маленькой девочки, которую застукали, когда она сунула палец в банку с вареньем.
– А наш ребенок, он как поживает?
Пас откинула назад голову, потянулась:
– Прекрасно, tesoro
[150]
. Не волнуйся за него.
– А вот я как раз волнуюсь. Ты так редко о нем говоришь.
Она улыбнулась мне, поглаживая свой живот. Легко и нежно.
– Я редко о нем говорю, потому что он там в полном порядке, ему тепло и уютно. С ним все хорошо. Тогда как Нур… – Она умолкла, и ее глаза внезапно заволокла тревога, что пробудило тревогу и во мне. – Тогда как Нуру каждый день грозит опасность. Какой-нибудь рыбак со своими сетями… Вот, посмотри!
И она подняла крышку компьютера. На экране появилась спутниковая карта. На ней были ясно видны очертания побережья, населенные пункты с арабскими названиями, а в открытом море, с его сочной синевой, – череда красных точек, соединенных сплошной линией.
– Это что – передвижения Нура?
– Да. Вот так я могу ежедневно узнавать, где он находится.
С минуту она грустно глядела на экран и наконец сказала, так жалобно, что на нее невозможно было сердиться:
– Ладно, не хочу надоедать тебе этим.
– Ты мне не надоедаешь. Но иногда я за тебя беспокоюсь.
Она опустила глаза. Хорошо, не буду настаивать, хватит с нас этих драм, я от них устал.
И я пошел в душ. Швырнул одежду в корзину для грязного белья. Когда я вернулся в гостиную, закутавшись в банный халат, такой же мягкий, каким я решил быть с ней, ее взгляд снова был мрачен.
