Много позже мы заснули, истомленные усердным созиданием храма любви из плоти, пота и вздохов. Наконец-то мы остались одни
[134]
, изничтожив и отбросив наших демонов.
Я открыл глаза первым – мне не давала покоя одна навязчивая, коварная идея. Встав, я взял ее клатч. Внутри я нашел то, что искал, – упаковку противозачаточных пилюль. Теперь мой хмель почти выветрился, но осталась уверенность: минувшей ночью произошло нечто важное, и я не хотел, чтобы химия и медицина изничтожили это.
Вчера возникло то, что не должно было исчезнуть. И теперь мне нужно было использовать все шансы в нашу пользу. Любовь, а не смерть.
Я снова лег на кровать.
Через несколько минут – даже не знаю, сколько точно прошло времени, – она проснулась.
Я услышал, как она роется в своем клатче и сыплет проклятиями по-испански. Потом она подошла к кровати, чтобы разбудить меня: у нее проблема.
* * *
Мы сидим в самолете. Атмосфера напряженная, но у меня все равно легко на душе. Что мне теперь облака, что мне добро и зло: я согрешил для нашего же счастья. Я пью «гарибальди», красное, как рубашка этого патриота, и полное витаминов
[135]
. Пас попросила только воды. С газом. Я смотрю на нее: она – мой иллюминатор, мой пейзаж. Пас нервно ерошит волосы, она мрачна как туча, я чувствую исходящие от нее отрицательные волны. И уже подстерегаю первые признаки. Любовь моя, не бойся, я готов переносить все твои капризы, твою утреннюю тошноту, твои разбухшие груди с потемневшими сосками. Я буду твердить, что ты красива, даже тогда, когда твой живот округлится, как воздушный шар.
Мы чуть не опоздали на самолет из-за ее яростных поисков пропажи в отеле, куда нам пришлось вернуться за вещами, покинув чрево кита, – о, посмотрел бы ты на физиономию сторожа, когда мы оба – торжествующие Ионы – выбрались на свет божий! Она все перерыла в своей косметичке, в чемодане, в сетчатой мусорной корзине в ванной, заглянула даже под кровать. А я твердил, что нам нужно срочно ехать в аэропорт, настаивал, требовал, кричал: я должен успеть на этот рейс, у меня важнейшее совещание в Париже! Устав от бесплодных поисков, в отчаянии, она наконец решилась меня спросить: «Ты не видел мои пилюли?» Не мог же я ей ответить: «Я их украл, потому что хочу от тебя ребенка и не уверен, что ты хочешь его от меня»? И вместо этого рявкнул: «Твои пилюли? А мне-то они зачем?»
Зачем… Да затем, чтобы швырнуть их подальше в камыши, черт возьми!
Неужели я совершил преступление? Неужели я такой уж мерзавец? Согласен, подобное решение обычно принимают вдвоем. Но что, если один из двоих не желает в этом участвовать? Она требовала найти ей аптеку. К счастью, было еще рано, вся Джудекка спала. Я благословлял итальянскую dolce vita. «Мы опоздаем на самолет!» – твердо сказал я, чтобы заставить ее сесть в водное такси. И смотрел, смотрел во все глаза, стараясь запечатлеть в памяти образ этого города, свернувшегося, как улитка, лежащего на воде и пронизанного водой, готового прорасти новой жизнью, готового сделать меня отцом.
Мы летим над Альпами. Снежные вершины сверкают на солнце. Молчание, разделявшее нас с момента взлета, словно заморозило облака, сквозь которые мы плывем, защищенные от смерти оранжевым корпусом. Она бледна. Я ласково касаюсь ее плеча:
– Что с тобой, Пас?
– Ничего.
– Это из-за пропажи пилюль?
Помолчав, она отвечает: «Да».
Я понял это с самого момента ее пробуждения, но услышать, что она расстроена, услышать, что ее расстроило, мне было по-настоящему больно.
– А почему? Разве ты не хотела бы ребенка от меня?
Я спрашиваю это так мягко, как только возможно. Так любовно, как только возможно. И улыбаюсь ей. Она наконец смотрит на меня. И говорит, как отрезает:
– Я не хочу никакого ребенка. В любом случае, у меня есть в запасе еще трое суток, чтобы принять пилюлю!
– А почему ты не хочешь?
Несколько долгих секунд она молчит. А потом произносит фразу, которая тогда показалась мне просто абсурдной:
– Потому что я усыновила акулу
[136]
.
Я чуть не подавился своим «гарибальди». Откинувшись на спинку кресла, я переспросил:
– Что ты сделала?
– Усыновила акулу.
Она сказала это, уставившись в свой стакан, где пузырилась газировка. Солнце, заглянувшее в иллюминатор, танцевало на ее столике пятнами света и тени. Стюард попросил пристегнуть ремни: ожидалась турбуленция.
III
Ребенок
Объявление для Сезара
Тебе трудно будет понять то, что я скажу Эктор. У тебя есть старший брат, и этот брат – акула.
Не знаю, каким образом эта идея угнездилась в голове твоей матери. И стала подлинным наваждением. Не знаю также, откуда взялась эта внезапная страсть к акулам. Конечно, твоя мать родилась у моря. Но в этой части Атлантики, омывающей берега ее родной Астурии, неизвестна порода хищников, которую она выбрала для опеки, – большая акула-молот, Sphyrna mokarran. Такие бороздят океан – и на трехсотметровой глубине, и на поверхности – почти исключительно в Южном полушарии – от Нижней Калифорнии до побережья Мозамбика, от Большого Австралийского рифа до темно-синих глубин Красного моря. Они живут около тридцати семи лет; взрослые особи, достигающие шести метров в длину, могут весить пятьсот и более килограммов.
Усыновить акулу. Ты не понимаешь, что это такое. Но некоторые ассоциации предоставляют людям такую возможность, как другие позволяют им усыновлять детей. За несколько сот евро можно стать папой или мамой молодой акулы из Красного моря, как становятся родителями какого-нибудь маленького камбоджийца. Естественно, в отличие от усыновленного ребенка животное не может поселиться в доме приемных родителей. Хотя приемная мамаша все-таки обязана обеспечивать его содержание – конечно, не свинками отари, тюленями, рыбой или морскими черепахами, но самыми что ни на есть модными гаджетами, необходимыми для наблюдения за ним. И в самом деле, акулам грозит полное уничтожение: за последние пять лет 90 % этой популяции было убито ради их драгоценного плавника, коему приписывают самые фантастические свойства, например способность исцелять импотенцию или предупреждать раковые заболевания.
