Девушки с фабрики обычно вполне сердечно относились друг к другу в рабочее время, но эта дружба редко продолжалась за дверями цехов. Лаура и Энца были исключением: после исторического спора об отрезах ткани каждая распознала в другой родственную душу.
Каждые несколько месяцев хозяева фабрики чистили оборудование и выбрасывали остатки, целые ярды материи, которые не были использованы, или образцы, отвергнутые нетерпеливыми коммивояжерами. Эти куски полотна, всевозможной длины и ширины, свернутые в рулоны, не имели никакой ценности для владельцев фабрики, но могли быть спасены опытной швеей, которая пустила бы их на изготовление или отделку платья.
В первый же рабочий день Энцу вместе с другими швеями пригласили посмотреть эти остатки. Энца и Лаура одновременно положили глаз на кусок бледно-желтого ситца с рисунком в виде мелких чайных розочек с зелеными листочками. Едва Энца к нему потянулась, Лаура схватила отрез, приложила к себе и пронзительно закричала: «Желтый и зеленый – мои цвета!»
Энца, сдержавшись, спокойно сказала:
– Ты права. Ткань чудесно идет к твоей коже. Возьми ее.
Щедрость Энцы тронула Лауру, и с этого дня они всегда обедали вместе. Через несколько месяцев Лаура начала учить Энцу читать и писать по-английски.
Письма Энцы к матери были полны историй с участием Лауры Хири – например, о том, как однажды в субботу они отправились в Атлантик-Сити, к Стальному пирсу. В тот день Энца попробовала свой первый хот-дог, с желтой горчицей и квашеной капустой. Энца в красках описала розовый песок пляжа, велосипеды-тандемы на променаде и как на Стальном пирсе играл человек-оркестр. Она рассказала о шляпах с широкими полями, украшенных гигантскими бантами, фантастическими фетровыми шмелями и огромными шелковыми цветами, о купальных костюмах, обтягивающих, с глубоким декольте, похожих на нижнюю рубашку с поясом. Все для нее было так ново, так по-американски!
Лаура стала Энце лучшим другом, но не только. Обе они любили модную, хорошо сшитую одежду. Обе стремились к элегантности. Обе с одинаковой тщательностью относились к тому, что шили, – будь то шляпа или простая юбка. Они стонали в голос, когда Уокеры купили у посредника дешевый хлопок и все сшитые из него блузки пришлось выбросить. Они были настоящими труженицами, добросовестными и честными. Письма Энцы доказывали, что ценности, внушенные ей матерью, остались неизменными.
– Выглядишь ужасно, – сказала Лаура, вручая Энце бумажный стаканчик с обжигающим кофе, посветлевшим от сливок, в точности как Энца любила.
– Я устала, – призналась Энца, усаживаясь.
– Синьора Буффа снова нализалась?
– Да, – вздохнула Энца. – Виски – ее единственный друг.
– Мы должны тебя оттуда вытащить, – сказала Лаура.
– Ты не обязана решать мои проблемы.
– Я хочу помочь.
Лауре было двадцать семь, у нее за спиной была школа секретарей и работа по ночам в офисе. Это Лаура показала Энце, как заполнить бланки для приема на работу, куда пройти, чтобы сняли мерки для форменного фартука, где взять инструменты и как заслужить продвижение от оператора машины до мастера на отделке. Она учила Энцу, как заработать дополнительные деньги, взяв срочную работу во время аврала.
Лаура разломила надвое свежий гладкий пончик на пахте и дала Энце большую часть.
Энца произнесла на идеальном английском:
– Благодарю вас, мисс Хири.
– Прелестно, – рассмеялась Лаура. – Ты говоришь как королева.
– Сердечно благодарю, – ответила Энца с безупречной интонацией.
– Продолжай в том же духе, скоро к тебе и относиться будут как к королеве.
Энца рассмеялась в ответ.
– Готовься. Дальше я намереваюсь тебя учить, как отвечать на вопросы на собеседовании при приеме на работу.
– Но у меня уже есть работа.
Лаура понизила голос:
– Мы достойны чего-нибудь получше этой свалки. И мы всего добьемся. Но держи эти мысли при себе.
– Обязательно.
– А синьора Буффа еще ни о чем не подозревает, правда? Знаешь, они ведь именно так тебя и удерживают на железной койке в холодном подвале. Если ты не учишь английский, ты от них зависишь. Совсем скоро ты вырвешься из этой кошмарной ловушки.
Энца призналась:
– Я слышала, как она говорила ужасные вещи обо мне своей невестке. Думает, что я не понимаю.
– Ты видишь этих девушек? Милли Кьярелло? Отлично делает петли. Мэри-Энн Джонсон? Лучше всех на этаже владеет паровым прессом. Лоррен ди Камилло? Ей нет равных в отделке. Они знающие, усердные работницы, но у тебя-то подлинный талант. У тебя есть идеи. Ты придумала обшивать белую блузку витым шнуром, и магазины дважды заказывали новые партии, так блузки были популярны. Нам не нужны эти машины. Настоящие кутюрье все шьют на руках. Я как раз навожу справки, – шептала Лаура. – Мы можем получить работу в городе.
В городе.
Сколько бы Энца ни слышала эти слова, каждый раз у нее перехватывало дыхание от открывающихся возможностей.
Лаура родилась в Нью-Джерси, но всей душой стремилась в Нью-Йорк. Она знала поименно всех, кто построил себе дома на Пятой авеню, знала, где в Маленькой Италии найти лучшие канноли, где в Нижнем Ист-Сайде маринуют лучшие пикули и когда в Шведском коттедже в Центральном парке очередной раз дают шоу марионеток. А кроме того, Лаура знала свои права и как нужно просить о повышении. В мужском мире Лаура думала как мужчина.
– Ты правда считаешь, что мы можем получить работу? – нервно спросила Энца.
– Мы будем браться за любую работу, пока не найдем место швеи. Я могла бы работать секретарем, а ты – горничной. Представляешь нас в ателье на Пятой авеню?
– Почти, – взволнованно ответила Энца. Разговаривать с Лаурой – это было как рыться в ларце с сокровищами.
– Что ж, мечтай о великом!
Лаура нуждалась в товарище, который помог бы ей покорить Манхэттен. Семья поклялась отречься от нее, если она осмелится отправиться в город одна, но теперь, когда Энца была в игре, они могли сделать рывок к своей цели.
– Где же мы будем жить?
– Обязательно что-нибудь найдем. Существуют пансионы. Мы могли бы вместе снимать комнату.
– Как мне это нравится!
Энца побывала в гостях у Лауры и ее родных в Энглвуд-Клиффс. Большая семья жила в маленьком чистеньком домике, полном племянников и племянниц Лауры.
Почти каждые выходные Лаура отправлялась на Манхэттен на пароме, полюбоваться витринами. Особенно ее вдохновляли витрины на Мэдисон-авеню, полные хрустальных флаконов с духами, кожаных сумочек и серебряных перьевых ручек. Лаура представляла себя хозяйкой всех этих изящных вещей. Она останавливалась, чтобы восхищенно поглазеть на автомобили длиной чуть ли не в целый квартал, на светских дам в шляпах и перчатках, выходивших из этих авто и садившихся обратно при помощи швейцара. Она смотрела вверх на их окна и представляла, что живет в просторной квартире с тяжелыми портьерами, лежащими красивыми волнами, и картинами в рамах, украшенными резьбой и позолотой.
