Занимаясь домашней работой, Энца старалась не думать о родном доме. Она с радостью помогала бы собственной матери, а не склочной хозяйке. Энца механически перестирала на застекленной террасе горы белья. Ни одна из женщин семьи Буффа не работала на местных фабриках, не брала на себя никакой работы по дому. Они относились к Энце как к личной служанке. Они так быстро привыкли к тому, что за них все делают, будто выросли в доме с прислугой.
Энца подняла жестяной таз, полный мокрого белья, которое она отстирывала и полоскала вручную. Открыв дверь-ширму, она вышла на маленький, покрытый травой клочок земли позади дома, где до того сама натянула бельевую веревку. По поводу каждого квадратного фута пространства, включая воздух, здесь шла ожесточенная торговля. Пересекающиеся линии веревок превращали небо в решето.
Приподняв углы передника, Энца заткнула их за пояс. Затем наполнила получившийся карман прищепками. Она вытащила из таза отбеленную пеленку и, повесив на веревку, надежно прищепила. Провернула рукоятку блока, пеленка отъехала, и Энца повесила еще одну, потом еще и еще. Белье, выстиранное Энцой, сверкало белизной – ярче, чем любое другое во дворе. Она пользовалась щелоковым мылом, а потом вымачивала вещи в горячей воде и отбеливала.
Энца повесила подштанники, панталоны и одну за другой юбки семейства Буффа. Только обосновавшись здесь, она сначала добавляла в воду для полоскания капельку лавандового масла, как обычно делала в Скильпарио, стирая белье своей семьи, но через несколько месяцев перестала. Ее добровольное усердие не было оценено по достоинству, не получило ни признательности, ни одобрения. Ей доставались только упреки – то на подоле складка, то стирка слишком затянулась. За шесть лет на Адамс-стрит родилось четыре младенца. Энца с трудом справлялась с навалившейся на нее работой.
Анна Буффа на полной громкости слушала дуэт из «Риголетто», пока Энца грела на плите куриный бульон. Она порезала тонкими кружочками морковь и высыпала их в суп. Затем осторожно высыпала в горшок пару чашек мелкой пасты – pastina, одну за другой. Крошечные кусочки пасты, размером не больше рисинки, сделали суп густым и наваристым. Джакомина учила Энцу, что все ингредиенты в супе должны быть нарезаны кусочками одного размера, чтобы придать ему нежную консистенцию, чтобы вкус был равномерным и ни один ингредиент не перебивал бы другой.
Энца приготовила поднос, чтобы поставить на него еду для Анны, налила стакан домашнего вина из бутылки с самодельной этикеткой «Isabelle Bell», отрезала несколько ломтиков хлеба, добавила немного мягкого масла, пристроила тарелку с супом. Положив на поднос полотняную салфетку, она отнесла его в гостиную.
Анна Буффа расположилась на оттоманке, обитой коричневой шенилью. Одна нога лежала на мягкой кушетке, другая свешивалась на пол. Глаза ее были закрыты. Бледно-голубое платье задралось до колен, кружевной воротник съехал набок. На мгновение Энца почувствовала жалость. Некогда красивое лицо Анны сейчас было испещрено морщинками – следами тревог. С возрастом кожа стала дряблой, в черных волосах зазмеились серебряные нити. Анна все еще пользовалась по утрам помадой, но к вечеру на губах оставался лишь слабый оранжевый след, только подчеркивавший измученный вид.
– Ваш обед, синьора. – Энца поставила поднос на оттоманку.
– Энца, посиди со мной.
– У меня еще столько работы! – Энца выдавила из себя улыбку.
– Я знаю. Но все-таки посиди.
Энца присела на краешек кушетки.
– Как дела на фабрике?
– Отлично.
– Я должна написать твоей матери, – сказала Анна.
Энца удивилась, откуда взялся этот мирный тон и сентиментальное настроение. Она бросила взгляд на стакан с виски и поняла, что Анна уже расправилась с его содержимым. Это и объясняло внезапную теплоту.
– Вы бы поели супа, – сказала Энца, подкладывая подушечку Анне под поясницу. Это была единственная ласка, которую Анна получала в нынешней жизни, и она наслаждалась этой малостью.
Анна разложила на коленях салфетку и не спеша отхлебнула суп.
– Восхитительно, – поблагодарила она Энцу, разомлев от действия янтарного напитка.
– Спасибо. – Энца взглянула на отекшие лодыжки Анны. – Вам бы попарить сегодня ноги, синьора.
– Да, с лодыжками снова беда, – вздохнула Анна.
– Это виски, – сказала Энца.
– Знаю. Вино идет мне на пользу, а виски – нет.
– Крепкому спиртному некуда деться в нашем теле.
– А ты откуда знаешь? – Анна с подозрением прищурилась.
– Моя мама всегда говорила – если пьешь вино из собственного винограда, оно никогда тебе не навредит. Но на Адамс-стрит мало места для виноградных шпалер, – улыбнулась Энца.
– Эванжелина Палермо выращивает виноград и делает вино, – с горечью сказала Анна. – Поставь мне пластинку.
Энца поставила на патефон запись арии из «Тоски» в исполнении Энрико Карузо.
– Не поцарапай! – прикрикнула Анна.
Энца осторожно опустила иглу на внешнюю бороздку и уменьшила звук.
– Синьора, расскажите мне, почему вы так любите оперу.
– У меня были способности.
– Почему же вы не поете в церкви?
– Я выше этого, – прошипела Анна. – Я не могу растрачивать свой талант в церковном хоре. Поэтому я вообще бросила петь.
Энца вернулась на кухню, чтобы покончить со своими обязанностями. Она пообещала себе, что в ее доме все будет поставлено по-другому. Невестки Анны забирали еду к себе наверх в разное время, а свекровь не уважали вовсе.
Энца с тоской думала о своем доме, о том, как близка она была со своими братьями и сестрами. Они делили еду, обязанности и разговоры. Казалось, что сами горы с их величественными уступами, покатыми зелеными лугами и исхоженными тропами тоже принадлежат им. Раванелли были настоящей семьей, а не просто жили под одной крышей, как Буффа.
Всякий раз, когда она думала о Скильпарио, глаза наполнялись слезами. Разговоры с матерью обычно затягивались за полночь. Энцу внезапно поразила мысль, что семья никогда не искала общества Анны, даже и не думала с ней разговаривать. Анна Буффа не знает, чего лишается, подумала она. А может, и знает. Возможно, именно потому она пила виски и так громко включала музыку. Анна Буффа хотела забыться.
Карла убрала тарелки со стола в саду. Она устроила во дворе под старым вязом настоящий пир для Чиро и Луиджи, проработавших десять часов без перерыва. Здесь были ригатони под соусом из свинины, ломти хлеба с маслом, салат из свежей зелени и бокалы с домашним красным вином. Ремо пожарил на гриле каштаны. Когда плоды начали взрываться, раскрывая свои гладкие раковины, он поискал глазами подмастерьев. Молодые люди по очереди рассказывали истории, вызывая друг у друга взрывы хохота. С тех пор как приехал Луиджи, Чиро казался гораздо счастливее, будто старый друг вдохнул в него новую жизнь. Ремо видел, что Чиро изголодался именно по такой дружбе, которой его одарял Луиджи, – основанной на общих воспоминаниях и общих целях. Ремо не хотел потерять ученика и понял, что лучший способ его удержать – нанять и его друга.
