– Добро пожаловать в Нью-Йорк, мой мальчик!
– Вы же не сказали маме, правда? – спросил Антонио.
– Сама могила! Но ты непременно должен позвонить ей. Прямо сейчас.
Энца бродила по дому, проверяя, все ли потолочные окна закрыты. Над городом бушевала гроза. Сверкавшие молнии заливали Чисхолм зловещим зеленоватым светом.
Энца поплотнее запахнула халат. Весь день у нее было скверное предчувствие, она была почти уверена, что Антонио попал в беду. Чем больше она пыталась отвлечься, тем сильнее становилось ее беспокойство. Она согрела молоко, налила в чашку, добавила бренди и положила кусочек масла. Коротко помолившись за мать, научившую ее готовить этот напиток, Энца отнесла чашку в спальню.
Сидя на кровати, она маленькими глотками пила молоко, и лицо ее освещали всполохи молний. Затем поставила чашку на тумбочку и погасила лампу.
Энце снилась семья. Во сне ей был пятьдесят один год – как раз столько ей недавно исполнилось, – но братья и сестры были маленькими. Во сне была и Стелла, а еще мама и папа.
Джакомина вошла в дом на Виа Скалина с букетом из белых маргариток и розовых астр, которые она собрала на горных склонах. Целый ворох прекрасных цветов.
– Мы встретимся снова, моя Энца, – сказала мать.
– Мама, куда ты собралась?
– У меня теперь есть дом, и я должна идти туда.
– Но ты не можешь бросить меня, мама!
– Храни эти цветы и помни обо мне!
Зазвонил телефон. Энца резко села в кровати, держась за сердце. Все ее существо переполнял острый страх.
– Энца? Это Элиана. Мама умерла этим утром.
И снова Энца бродила по дому, страстно желая оказаться в Скильпарио, кляня себя за то, что так и не осмелилась пересечь океан, отвезти Антонио в Италию, как обещала Чиро. А теперь сердце терзала новая боль, и Энца ничего не могла с этим поделать. Известие о смерти матери буквально оглушило ее, ей чудилось, что она даже дышать не может.
Снова телефонный звонок. Энца сорвала трубку.
– Мама?
– Антонио! – Только голос сына мог утешить Энцу, и это утешение ей было даровано.
– Что-то случилось, мама?
– Милый, твоя нонна
[106]
Раванелли умерла.
– Мне так жаль!
– Она любила тебя, Антонио.
– Я в Нью-Йорке, мама. Я дома. В Штатах. Целый и невредимый.
У Энцы ослабели ноги. Она осела на стул.
– Когда я тебя увижу?
– Мама, я никогда не был в Нью-Йорке. Тетя Лаура и Анжела хотят показать мне город.
– Ладно, ладно, скажи, пусть в оперу тебя сводят.
– Обязательно! Мама, что тебе привезти?
– Только себя.
– Это легко, мама.
– Сообщи мне, когда определишься со своими планами. Мне позвонить Бетси?
– Ох, мама, я не писал тебе. У нее роман с доктором в Миннеаполисе.
– Сочувствую, милый.
– Нет-нет, мама, все в порядке. Я совсем не переживаю из-за этого. Хочу вернуться домой и увидеть свою самую любимую девушку!
Энца плакала, сама того не замечая. Звонок от сына обратил один из печальнейших дней в ее жизни в счастливейший.
Энца прошла на кухню, расчистила стол и принялась месить тесто для пасты. Ей просто хотелось дать работу рукам и уж потом засесть за телефон и обзвонить всех-всех, от Иды и Эмилио Унчини до Веды Пониквар и монсеньора Шиффера. Так приятно было ощущать под пальцами шелковистость муки, податливую упругость теста. Она наслаждалась этими ощущениями как никогда прежде.
Она включила радио, перепачкав мукой приемник. И едва не вскрикнула от восторга, когда из радио полилась «Mattinata» в исполнении Карузо. Еще один знак. Все хорошее было сейчас для нее знаком. Война закончилась, Антонио вернулся, живой.
Если бы только Чиро разделил с ней переживания этого дня. Он бы точно знал, что делать с печалью и как отпраздновать радость. Если бы только…
Энца энергично взялась приводить в порядок дом. Открыла окна, впуская весенний ветер, сменила постельное белье, отскребла полы, обработала комнатные цветы, протерла все фотографии, а затем еще раз отдраила каждую комнату. В середине дня она теперь неизменно вывешивала на дверях обувной лавки табличку «Вернусь через час», и весь Чисхолм знал, чем этот час занята Энца. Она носилась по магазинам на Вест-Лейк-стрит, покупая необходимое для любимых блюд сына, а вечером допоздна трудилась на кухне, выпекая анисовое печенье, раскатывая свежие полоски лингвини
[107]
, замешивая тесто для хлеба. Антонио мог появиться в любую минуту. И наверняка тощий-претощий. Хорошо, что Лаура с Анжелой оставили его на несколько дней, так у нее будет время подготовиться как следует к его приезду.
– Мама!
И вот спустя четыре бесконечных года Антонио обнял мать. Она целовала сына снова и снова, не в состоянии поверить в то, что он здесь, живой, здоровый.
– Мама, я женился, – сообщил Антонио, когда она наконец отпустила его.
– Что? – Энца зажала рот ладонью. Воображение мигом нарисовало азиатскую красотку, которую Антонио встретил на каком-нибудь райском острове и прихватил с собой, точно сувенир на память. – Но где? Когда?
– В Нью-Йорке.
– И… и где она? – Счастья как не бывало, Энцу снедала новая тревога.
– Уже в доме, наверху.
– Что ж, буду рада с ней познакомиться.
На такое Энца уж никак не рассчитывала. Кто эта девушка? Вдруг Антонио женился на ком-то вроде женской версии Вито Блазека? Что, если этот спонтанный поступок – лишь следствие эйфории от возвращения домой? Энце вспомнился Чиро, как он несся с причала в «Милбэнк-хаус», а потом – к церкви, чтобы успеть до того, как она выйдет замуж за другого.
Это все война. Она лишает мужчин рассудка.
– Мама, ты ее знаешь. – Антонио с улыбкой смотрел на перепуганную мать. И позвал: – Дорогая!
По лестнице спускалась Анжела Латини, в шерстяном костюме цвета барвинка и такой же шляпке, – нью-йоркская дебютантка, снизошедшая до Железного хребта.
– Ценца! – Анжела обняла женщину, которая заполнила в ее душе пустоту столь глубокую, что это казалось невозможным. Энца стала ей матерью, подругой, а теперь и свекровью.
– Но как же…
– Встретившись в квартире тети Лауры, мы лишь посмотрели друг на друга… – начал объяснять Антонио.
– … И поняли, насколько похожи, – подхватила Анжела. – Мы провели вместе в городе длинную неделю и беспрерывно разговаривали.
