Как-то воскресным днем Энца готовила пасту, как вдруг услышала пение. Она улыбнулась, порадовавшись, что Анжела достаточно освоилась, чтобы без разрешения включить фонограф.
Запись продолжала играть, и вдруг Энца поняла, что после вступления, прозвучавшего а капелла, оркестр так и не подхватил мелодию. В тишине дома звучал лишь один голос. Энца бросила месить тесто, вытерла руки кухонным полотенцем и пошла на звук. У комнаты Анжелы она остановилась. Анжела пела. Подобного пения Энца не слышала с тех времен, когда замирала от голоса Джеральдины Фаррар. Анжела не скользила к ноте, она просто брала ее и держала. Этот хрустальный тембр был природным, Божественным даром. Энца закрыла глаза, следуя за звуками. Анжела обладала уникальным, неповторимым голосом. Энца стояла подле двери, пока пение не стихло, а потом на цыпочках вернулась на кухню.
Энца в самом нарядном пальто, новых перчатках и лучшей своей шляпке направлялась вверх по Вест-Лейк-стрит. У нее была назначена встреча с Робин Гомонофф, единственной в Чисхолме учительницей музыки. Мисс Гомонофф преподавала пение и игру на фортепьяно.
Дверь открыла сама мисс Гомонофф – строгая, чопорная дама с седыми волосами. Она пригласила Энцу присесть в гостиной возле кабинетного «Стейнвея». Это был единственный сияющий предмет в тусклом интерьере маленького домика.
– Я бы хотела поговорить с вами об Анжеле Латини, – заговорила Энца, в душе опасаясь, что эта величественная дама сейчас поднимет ее на смех.
Но мисс Гомонофф не удивилась:
– Я знаю Анжелу Латини. И думаю, у девочки есть талант. Если она будет серьезно заниматься, работать как следует, из нее может выйти профессиональная певица.
– Мне кажется, она поет как Джеральдина Фаррар.
– Вы учились оперному пению?
– В молодости я работала в Метрополитен-опера.
– Вы пели?
– Шила. Но я люблю музыку и думаю, что занятия пойдут Анжеле на пользу. К своим юным годам она уже немало вынесла, и мне кажется, что пение пробудит в ней вкус к жизни.
– Ну что ж, давайте не будем терять времени. – И Робин Гомонофф протянула Энце руку.
– Сколько вы берете за урок?
– С вас – ни цента. Через несколько месяцев, миссис Ладзари, Анжела сама начнет меня учить – так она хороша.
Энца встряхнула сковородку, на которой потрескивали зерна попкорна, плотно закрыла крышку и выждала, пока взрывы не затихли.
– Скорее, Ценца! Антонио в стартовой пятерке!
Энца высыпала попкорн в миску, и они с Анжелой, как и каждую субботу с начала баскетбольного сезона «Нотр-Дам», уселись у радиоприемника. «Нотр-Дам» играл в Саут-Бенде с «Армией».
Анжела и Энца слушали, как Антонио зарабатывает очки для своей команды. Они смеялись, когда комментатор коверкал его фамилию. Анжела каждый раз его поправляла.
– Знаю, он меня не слышит, – сказала Анжела со смехом. – Но мне бы хотелось, чтобы слышал.
Когда Антонио в 1940-м закончил с отличием Нотр-Дам, Веда Пониквар, редактор «Чисхолмской свободной прессы», опубликовала про него статью с фотографией. Заголовок гласил: «Сын своего отца».
Как только Антонио, получив диплом, приехал в Чисхолм, его ждала повестка из призывной комиссии. Его вместе с матерью просили прибыть в Хиббинг. Анжела не сумела скрыть потрясения. А у Энцы сердце словно придавило неимоверной тяжестью. Она знала, что сына отправят в Европу, где разгоралась война. Ее преследовали страшные рассказы Чиро. Энца не могла избавиться от чувства, что история повторяется. С Антонио она своими страхами не делилась, но легче от этого не было.
– Мы позвали вас сюда, потому что вы в особенной ситуации. – Полковник Роберт Вукад взглянул на Энцу, затем на Антонио. Встреча происходила в маленьком призывном пункте на центральной улице Хиббинга. – Я знаю, что ваш отец сражался на Первой мировой. Вы единственный сын в семье, и ваша мать – вдова. Мы не обязаны посылать вас в район боевых действий. Фактически мы даже можем освободить вас от призыва. Правительственная политика состоит в том, чтобы не разлучать такие семьи.
– Я хочу отправиться на войну, сэр. Хочу служить своей стране. И не хочу сидеть на скамейке запасных.
– Ваша мать может с вами не согласиться. Миссис Ладзари?
Энца хотела бы сказать офицеру, что предпочла бы получить для сына освобождение. Как и любая мать на ее месте. Она уже потеряла мужа, и мысль о новой потере была невыносима. Энца взглянула на Антонио: он пребывал в той спокойной уверенности, из какой и рождается смелость. И она тихо проговорила:
– Сэр, мой сын пойдет служить, как любой другой молодой человек. Не нужно давать ему освобождение только ради меня. Для меня как для матери куда важнее, что он хочет защитить свою страну.
– Спасибо, мама.
В трамвае до Чисхолма они обменялись лишь парой слов и домой тоже шли в молчании. С тяжелым сердцем Энца открыла дверь своего дома. Антонио прошел в прихожую, где разливался аромат соуса из томленых помидоров и базилика.
– Анжела? – позвала Энца.
– Я приготовила ужин, поднимайтесь! – прокричала та сверху.
Стол был застелен белой скатертью, зажженные свечи освещали лучший фарфор Энцы. На кухне была и Бетси, подруга Антонио, только что окончившая школу медсестер. Повязав поверх форменной одежды фартук, она размешивала салат. Анжела, которой недавно исполнилось четырнадцать, суетилась у плиты в линялых джинсах и джемпере Антонио. Волосы она замотала полотенцем.
– Простите. Не успела переодеться. И не хотела закапать томатным соусом праздничную блузку.
Бетси одной рукой приобняла Анжелу:
– Я сказала ей, что она хороша как есть.
Антонио поцеловал Бетси:
– Как и ты.
В этот вечер они устроили скромный пир: spaghetti pomodoro, салат из свежих овощей и шоколодный торт. Они вспоминали забавные истории про каток, баскетбол в средней школе и тот вечер, когда Бетси упала во время танцевальных соревнований на Сербских днях. Энца наблюдала за сыном, впитывая взглядом, запоминая каждую его черточку и мечтая, чтобы этот вечер никогда не кончался. Она молилась, чтобы ему очень, очень, очень повезло и чтобы в один прекрасный день он вернулся домой.
Летом Антонио отплыл из Нью-Хейвена с военными моряками. Накануне он позвонил домой. Энца за последние месяцы стремительно поседела. Тревога не оставляла ее ни на минуту.
В последующие месяцы она жила от одного письма Антонио до другого; разворачивала их сразу же, как только доставала из почтового ящика. Заколкой вскрывала конверт и принималась читать. Перечитав не меньше дюжины раз, Энца убирала письмо в карман, где и носила, пока не приходило следующее. Последнее письмо лишь усилило ее тревогу. Антонио писал об отце, чего никогда раньше не делал.
15 февраля 1943 года
