Снова заметив ее как-то вечером, задумчиво бредущую вдоль стены кладбища, он решил больше не упускать ее и медленно шел за ней целый квартал, не решаясь окликнуть.
В гулком полутемном подъезде, куда она вошла, так и не заметив шагавшего за ней Хиротаро, сидел пожилой толстый консьерж. Он с удивлением посмотрел на смущенного японца и спросил – оплачено ли у него хотя бы за неделю вперед. Хиротаро ответил, что нет, и консьерж указал ему на выход. Мимо со смехом поднимались по лестнице какие-то молодые люди. Один из них вдруг остановился и схватил Хиротаро за рукав.
«Смотрите, это же Хокусай! – закричал он. – К нам пожаловал сам Хокусай! Падите ниц, бездарные европейцы!»
Все остальные засмеялись еще громче, дерзкий юноша начал отбивать перед Хиротаро шутовские поклоны, а тот, вежливо улыбаясь, освободил свой рукав и вышел из полуосвещенного подъезда на улицу.
На следующий день он выяснил, что в этом доме находится художественная академия Коларосси. Любой, кто хотел, мог заплатить здесь определенную сумму и посещать уроки известных мастеров. По вечерам занятия проводил скульптор Аристид Майоль. Учебный зал едва вмещал всех желающих.
Решив, что девушка в розовой шали занимается именно у него, Хиротаро поторопился оплатить уроки за месяц вперед. Сэкономить он решил на еде. В отчете господину Ивая, который он аккуратно отправлял в Нагасаки в конце каждого месяца, об этой новой статье расходов Хиротаро не сообщил.
Ни в первый, ни во второй, ни даже в третий вечер девушка на занятиях не появилась. Студенты косились на странного азиата, который без всякого дела просто сидел в углу и, казалось, даже не слушал мастера. Он бесстрастно смотрел в одну точку прямо перед собой, как будто не хотел видеть расставленные по всему залу скульптурные этюды, а когда в перерывах к нему подходил тот юноша из подъезда и со смехом называл его то Хокусаем, то Буддой, он вежливо улыбался, показывая, что ценит его остроумие, а потом опять замирал в неподвижной позе, сам становясь похожим на чей-то уже совершенно законченный этюд.
В четвертый вечер девушка, которую он ждал, наконец появилась. Она принесла с собой статуэтку, и у Хиротаро, чей взгляд впервые за эти дни сдвинулся с места, перехватило дыхание. Вылепленная незнакомкой фигура была разительно похожа на ту, что господин Китамура когда-то принес его отцу в табачный магазин. Это было точно такое же скульптурное изображение сидящего на корточках мальчика.
«Как называется?» – нахмурился Майоль.
«Внук адмирала», – ответила девушка.
«Лучше бы он стоял… И почему он у вас ревет? Его кто-то обидел?»
Скульптор вертел статуэтку, думая уже о чем-то своем.
«Он плачет от страха».
Хиротаро отчетливо услышал, как у девушки задрожал голос.
«Он испугался».
«Лучше бы вы показали нам то, из-за чего он так испугался. Ваяние – самая репрезентативная форма искусства. В нем нет места тайнам и отражениям».
«Хотите увидеть?» – голос ее неожиданно стал твердым, и в нем отчетливо послышался вызов.
«Хотелось бы».
«Тогда смотрите».
Она быстро прошла к центру аудитории, схватила со стола длинную деревянную указку, вытянула вперед левую руку и что было сил ударила указкой по этой руке.
Все буквально окаменели от неожиданности, а девушка продолжала бить себя до тех пор, пока к ней не подбежали помощники Майоля и не вытолкали ее в коридор. Вернувшись через несколько секунд, они извинились перед мастером, а тот, что держал отнятую у девушки злополучную указку, с почтением положил ее обратно на стол рядом с хмурым Майолем. В следующее мгновение Хиротаро поднялся со своего места, подошел к пожилому скульптору, взял у него из рук статуэтку и, не спрашивая разрешения, быстро вышел из зала.
Девушку он нашел на скамейке рядом с художественной академией. Она курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, задумчиво прикусывала верхнюю губу и смотрела на голубей, которые яростно ворковали и наскакивали друг на друга с известными намерениями прямо у ее ног.
«Вам нужно поменять сигареты, – сказал Хиротаро, протягивая ей глиняную фигурку. – Этот табак не годится».
«Что?»
Она подняла голову и прищурилась, разглядывая неизвестно откуда возникшего перед ней азиата.
«Плохое качество», – сказал он.
Девушка пожала плечами и перевела взгляд на фигурку.
«Да, да, очень плохое, – задумчиво протянула она. – Можете оставить этого уродца себе».
Хиротаро тоже посмотрел на статуэтку и на мгновение как будто снова вдруг оказался в табачном магазинчике в Нагасаки. Только скульптором, вылепившим заплаканного мальчика, был теперь не господин Китамура, а незнакомая грустная девушка, которая курила плохие сигареты и очень нравилась Хиротаро.
«Кто этот мальчик?» – спросил он после минутного молчания.
Девушка слегка нахмурилась, но все же ответила:
«Мой брат… Только не надо мне ничего говорить про Майоля. Я и без вас знаю, что он прав. Он великий скульптор. Я совсем не злюсь на него. Я вообще ни на кого не злюсь. На людей нельзя злиться. Все люди сделаны из чистого золота. Да, да, не спорьте, пожалуйста, – из чистого золота».
Она замолчала, и Хиротаро показалось, что вот сейчас она наконец заплачет. Он растерянно оглянулся, как будто надеялся на чью-то помощь, но улица в этот вечерний час была совершенно пустынна. Лишь на углу бульвара Монпарнас какой-то любитель абсента некрепко держался за фонарный столб.
«А я вас узнала, – неожиданно спокойным голосом сказала она. – Вы – тот китаец из Люксембургского сада. Который гримасничал».
Она скорчила совершенно нелепую рожу, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Затем от перекрестка до них долетел звук упавшего тела, Хиротаро перевел растерянный взгляд на валявшегося теперь у столба пьяницу, снова посмотрел на девушку, которая продолжала гримасничать, а потом, не удержавшись, все-таки рассмеялся.
* * *
До определенного возраста Хиротаро был уверен в безопасности, незыблемости, а главное – бесконечности своего существования. Более того, он был абсолютно уверен в незыблемости существования всего окружавшего его тогда мира. Если мост Мэганэ-баси стоял над рекой Накадзима до его рождения, то это смутно значило, что он стоял и, видимо, будет стоять там всегда. То же самое касалось родителей, друзей, табачных грядок и, вообще, всего города Нагасаки. Со временем он понял, что это не так. Много позже майор Чарльз Суини на своей «летающей крепости» B-29 подтвердил его печальную догадку.
Впрочем, даже если бы утром 9 августа 1945 года над городом Кокура не стояла густая облачная завеса, и майор Суини, согласно первоначальному плану, сбросил бы своего «Толстяка» там, а не в Нагасаки, это все равно не уберегло бы Хиротаро от понимания бренности и ненадежности мира. С главным разочарованием своей жизни он смирился задолго до того, как бомбардировщик «Bock’s Car» под командованием 25-летнего майора оторвался от взлетной полосы на тихоокеанском острове Тиниан и взял курс на затянутый облаками город Кокура.
