– Да, похоже, она не купается в роскоши, – выглянув из окна, заметила Лили.
– Вполне миленький домик.
– Обувная коробка.
Я сидела, прислушиваясь к стуку мотора.
– Послушай, Лили. Прежде чем мы войдем. Не надо слишком многого ждать. Миссис Трейнор – дама немного чопорная. Она прячется за строгими манерами. И говорит вроде как учительница. Одним словом, в отличие от мистера Трейнора, она вряд ли кинется тебя обнимать.
– Мой дедушка – лицемер! – фыркнула Лили. – Он делает вид, будто ты для него самый важный человек на земле, а на самом деле он просто сраный подкаблучник.
– Будь добра, не называй его сраным подкаблучником.
– Я такая, какая есть. И с какой стати мне чего-то там из себя строить? – надулась Лили.
Мы еще немножко помолчали. Я поняла, что ни одна из нас не горит желанием первой подняться на крыльцо.
– Может, попробовать еще раз позвонить ей? – предложила я, вынимая телефон.
В это утро я уже дважды пыталась позвонить миссис Трейнор, но ее телефон был переведен на голосовую почту.
– Только не надо с ходу объяснять, кто я такая, – неожиданно попросила Лили. – Мне просто… Я просто хочу посмотреть, какая она из себя. Прежде чем говорить, что я ее внучка.
– Конечно, – мгновенно оттаяв, согласилась я.
И Лили, уже не слушая меня, выскочила из машины и размашисто зашагала к воротам; ее руки были сжаты в кулаки совсем как у боксера перед выходом на ринг.
Миссис Трейнор стала седой как лунь. Ее волосы, некогда окрашенные в каштановый цвет, теперь были совсем белыми и короткими, что ее жутко старило: она была похожа на человека после тяжелой болезни. И вообще, со времени нашей последней встречи она здорово похудела, а под глазами у нее залегли красновато-коричневые тени. Она растерянно посмотрела на Лили. Судя по ее изумленному взгляду, она вообще не привыкла видеть у себя посетителей. А потом она заметила меня, и у нее сразу расширились глаза.
– Луиза?
– Здравствуйте, миссис Трейнор. – Я выступила вперед и протянула руку. – Вот проезжали мимо. Не знаю, получили ли вы мое письмо? Ну, я и подумала, что неплохо было бы заехать поздороваться, – начала я неестественно жизнерадостным тоном и осеклась.
Последний раз мы с ней виделись, когда я помогала убирать комнату ее покойного сына, а до этого, когда вместе были свидетелями его последнего вздоха. И я поняла, что мое появление мгновенно оживило в ее памяти оба этих события.
– Мы… просто любовались вашим садом.
– Розы «Дэвид Остин», – подала голос Лили.
Миссис Трейнор посмотрела на нее так, будто только сейчас заметила присутствие незнакомой девочки, и улыбнулась, натянуто и неуверенно:
– Да-да. Именно так. Какие глубокие познания. Это… Ради бога, простите. У меня не слишком часто бывают посетители. Как ты сказала, тебя зовут?
– Это Лили, – объяснила я.
Лили обменялась рукопожатием с миссис Трейнор, не сводя с нее пристального взгляда. Не менее пристального, чем у самой миссис Трейнор. С минуту мы неловко топтались на крыльце, а затем миссис Трейнор, определенно поняв, что у нее нет выбора, повернулась и распахнула дверь:
– Полагаю, вам лучше пройти в дом.
Коттедж оказался совсем крошечным, а потолки настолько низкими, что даже я, проходя из прихожей на кухню, была вынуждена пригнуться. Я ждала, пока миссис Трейнор приготовит чай, а Лили в это время мерила шагами малюсенькую гостиную, лавируя между отполированными до блеска немногочисленными предметами антикварной мебели, которую я запомнила еще в свою бытность в Гранта-хаус, и рассеянно трогая безделушки, а затем возвращая их на место.
– А как… вы поживаете? – Голос миссис Трейнор казался таким бесцветным, словно ее ничуть не интересовал ответ на вопрос.
– Очень хорошо, спасибо.
В кухне воцарилось неловкое молчание.
– Очень симпатичная деревушка.
– Да. Действительно. Я решительно не могла остаться в Стортфолде.
Она налила чай из заварочного чайника, и я волей-неволей вспомнила о Делле, переваливающейся, как утка, по кухне миссис Трейнор.
– А вы тут хоть кого-нибудь знаете?
– Нет, – отрезала она с таким видом, словно это была единственная причина ее переезда в Оксфордшир. – Не могли бы вы захватить молочник? На этом подносе ничего толком не помещается.
А затем были тягостные полчаса вымученного разговора. Миссис Трейнор, некогда обладавшая, как представительница верхушки среднего класса, врожденной способностью владеть ситуацией, явно растратила свой дар вести светскую беседу. Когда я говорила, мне казалось, что она где-то далеко. Она задавала вопрос, а затем через десять минут его повторяла, словно ей не удалось удержать в памяти ответ. И у меня даже промелькнула мысль, а не увлеклась ли она, грешным делом, антидепрессантами. Лили не сводила с миссис Трейнор глаз, лицо девочки было как открытая книга, а я сидела между ними, один сплошной комок нервов, и ждала развязки.
Я трещала без умолку, вещая в пустоту. Рассказывала о своей жуткой работе, о жизни во Франции, о том, что у родителей все прекрасно, спасибо, – одним словом, несла всякую околесицу, лишь бы нарушить это ужасное, тягостное молчание, которое неизбежно возникало в комнате всякий раз, как я затыкалась. Скорбь миссис Трейнор плотным саваном накрыла ее маленький дом, лишая возможности не только говорить, но и дышать. И если горе добавило мистеру Трейнору седых волос и пару лишних морщин, то миссис Трейнор оно поглотило целиком, не оставив и следа от той энергичной, гордой женщины, которую я когда-то знала.
– И что привело вас в наши места? – наконец спросила она.
– Э-э-э… Да так, навещали друзей, – ответила я.
– А откуда вы друг друга знаете?
– Я… Я когда-то была знакома с отцом Лили, – потупилась я.
– Как мило, – заметила миссис Трейнор, и мы с Лили, смущенно улыбнувшись, дружно переглянулись.
Я смотрела на Лили, ожидая, что она мне поможет, но Лили будто оцепенела: смотреть на страдания этой женщины было выше ее сил.
Мы выпили по второй чашке чая и в третий, а возможно и в четвертый, раз похвалили сад миссис Трейнор, и я все время старалась отогнать от себя неприятное чувство, что хозяйка дома терпит наше присутствие из последних сил. Мы были здесь лишними. Хорошее воспитание не позволяло миссис Трейнор показывать свои чувства, но она явно мечтала поскорее остаться в одиночестве. Об этом красноречиво свидетельствовали ее жесты, вымученные улыбки, безуспешные попытки поддержать разговор. Я не сомневалась: как только мы откланяемся, она съежится в кресле или поднимется к себе спальню, где свернется клубком на кровати.
А затем я заметила одну странность: полное отсутствие фотографий. Если раньше в Гранта-хаус повсюду стояли детские фото Уилла и Джорджины (на пони, на горнолыжных курортах) и всей их семьи, включая дальних родственников, то в этом крошечном коттедже вообще не было ни одного снимка. Маленькая бронзовая фигурка лошади, акварель с какими-то гиацинтами. И ни одного портрета. Я заерзала на стуле, полагая, что, быть может, упустила что-то из виду. Возможно, фото стоят на подоконнике или на столике в дальнем углу. Но нет, коттедж был абсолютно безликим. Я подумала о собственной квартире и о своих неудачных попытках превратить ее в некое подобие настоящего дома. И внезапно почувствовала себя опустошенной и полностью разбитой.
