Я рассеянно скользила взглядом по мокрым от неизбежного дождя стенам домов, узкой полосе брусчатки, отделявшей проезжую часть от тротуара, пустым столикам и креслицам под цыгански яркими навесами кафе. Поймав себя на мысли, что невольно ищу следы того страшного, скомканного и мертвого Эдинбурга, увиденного недавно, выдавила горький смешок и заставила себя переключиться.
Слева от дороги тянулась плотная тисовая изгородь. Ухоженная, подстриженная, без единого просвета. А за ней виднелся густой еловый парк. Я подумала, что напрасно владельцы посадили деревья так плотно, сомкнутые кроны совершенно не пропускают солнечные лучи. В Шотландии солнце и так не частый гость, зачем от него дополнительно прятаться? Определенно прогулка по такому парку доставит мало удовольствия.
В изгороди показался разрыв. Неширокий въезд, с двух сторон ограниченный статуями единорогов, вставших на дыбы. Боже, какая пошлость… Я понимаю, что владелец хотел замаскировать камеры на въезде, но зачем для этого использовать китчевые поделки из крашеного пластика?
Птицы, однако, мое мнение не разделяли, если верить белесым потекам на постаментах и отмытым до полного исчезновения краски головам единорогов. На обоих постаментах висели одинаковые латунные таблички с названием клиники. Правую явно чистили реже, она помутнела, зато левая сверкала самоварным золотом так, что ее было видно аж с перекрестка.
Кер сбавил ход, свернул, проехал мимо единорогов. Вглубь парка вела узкая, двум машинам не разъехаться, и темная аллея. Я несколько опешила, но промолчала. В конце концов, ели — это надежная защита от городского шума и пыли. А ближе к больничному зданию, наверное, разбит садик посимпатичнее. Шотландцы любят и умеют устраивать сады на каждом клочке земли.
Еловые посадки выглядели старыми, и я быстро поняла, что когда-то этот парк был участком промышленного леса, по какой-то причине не вырубленного вовремя. Нет кустарника и даже травы, только сплошной слой опавшей хвои да кое-где папоротники. И погулять здесь не получится, даже если терпеть не можешь солнце: все время надо уворачиваться от облысевших и давно отмерших нижних веток. Удивительно. Почему парк такой неухоженный?
Хвойная подстилка внезапно сменилась яркой зеленью газона. Бывшего газона. Я поняла, что сад здесь и вправду был. Недавно еще. Но его вырубили, а освободившееся пространство засадили еловым крупномером. Не молодыми елочками, а взрослыми деревьями лет по двадцать. Чудовищно дорогое удовольствие, а главное — бессмысленное.
Кер заехал на гостевую парковку, заглушил двигатель. Надеюсь, мы ничего не перепутали, и это гостевая парковка, а не площадка для упражнений, например. Потому что мы тут были единственными гостями. Неужели никто больше не пожелал навестить болеющего родственника или друга? Странно. Хотя разметка на асфальте вполне парковочная, вряд ли это ошибка.
Я некоторое время еще озиралась. Сквозь густую завесу еловых лап виднелись здания. Совсем близкие. Похоже, деревья посадили вплотную к стенам. Почему-то никто не подумал, что они будут заслонять дневной свет, и в помещениях придется круглосуточно пользоваться лампами. Зачем?! Это ведь клиника, и недостаток света провоцирует депрессию… Или в том и дело? Нужно, чтобы депрессия не излечивалась?
Я вышла. Воздух свежий, ничего не скажешь, приятный. Раскрыла зонт, казавшийся здесь кричаще-безвкусным, и пошла к зданию.
В холле было безлюдно. Я слегка растерялась и подумала: зачем Йен отправил Фридмана в это странное место? Немедленно отписала Йену, поделившись впечатлениями. Йен ответил, что он, собственно, никуда Фридмана сам не возил и даже клинику ему не выбирал. Фридман купил местную страховку в отеле, причем купил с большой скидкой, и там в качестве рекомендованной клиники для лечения алкогольной интоксикации значилась эта. А роль Йена свелась к тому, что он отобрал у страдальца очередную бутылку и заставил его вызвать врача. Ну и дождался прибытия бригады медиков, которым сдал Фридмана с рук на руки. Фридман на тот момент уже лыка не вязал и засыпал сидя.
Я стояла в холле и чувствовала себя идиоткой. Прошло несколько минут, но никто не заинтересовался моей персоной. Две двери — входная и боковая, обе непрозрачные, стойка ресепшена пустая, как в день сотворения мира, окна, затененные лапами молодых елей. И все. Я толкнула боковую дверь — она была заперта. Словно я ошиблась адресом, зашла ненароком в служебное помещение, куда персонал заглядывает раз в год. Скользнув взглядом по потолку, углам и всем местам, где обычно устанавливают камеры, я не обнаружила ничего. Совсем ничего. Ни камер, ни даже меток. Чисто и пусто.
Пожалуй, если бы не чистота, я бы ушла и поискала другой вход. Но в этой пародии на приемный покой не было еще и пыли.
Мне пришлось ждать еще две минуты, прежде чем едва слышно щелкнул замок и открылась боковая дверь. Навстречу выплыла девушка, от имиджа которой меня отчетливо затошнило. Гладко убранные в пучок на затылке волосы, открытый лоб, миловидное лицо без макияжа и выражения, униформа, сидевшая по фигуре, и — фантастическая грация. Девушка не шла, а именно плыла. Черт, надо узнать, что это за йога, которая у них в секте обязательна, я тоже хочу такую походку.
Разумеется, едва увидев девушку, я переключила чип на запись.
Девушка поздоровалась, но не назвалась. Бейдж и метки на униформе отсутствовали. Тем не менее я представилась. На ее личике не дрогнул ни один мускул.
— Я хотела бы повидать Арье Фридмана. Утром он поступил сюда по страховке…
— Посещения запрещены.
Она перебила меня мелодичным голосом, но грубо. Я несколько секунд смотрела ей в глаза. Девушка не моргала, губы застыли в вежливой полуулыбке.
— Почему?
— Это психиатрическая клиника для социально опасных пациентов.
— Частная? — подчеркнуто иронично осведомилась я.
— Да.
— И входящая в список рекомендованных для страховых компаний? Единственная, которая предоставляет страховые услуги в случае алкогольной интоксикации?
— Алкогольная зависимость — общественное зло.
— Пьют и даже допиваются до серьезных отравлений отнюдь не только зависимые.
Девушка молчала и смотрела мне в лицо.
— Сообщите Арье Фридману, что я хочу его видеть.
— У нас запрещены посещения.
— То есть вы отказываетесь сообщить пациенту, что к нему пришли?
— Да.
— Вы за него решаете, кого ему видеть, кого нет?
— Да.
— Вы ограничиваете его свободу. Он не арестован, а болен. И вы — частное заведение, у вас не может быть лицензии на ограничение свободы разумного существа.
— У нас запрещены посещения.
— Хорошо. Тогда я вызываю полицию и говорю, что вы удерживаете человека силой.
— Вы об этом пожалеете.
— Вы еще и угрожаете мне?
— Да, — ее улыбка стала шире. — Угрожаю.
