Охотник погладил девушку по нежному предплечью. Провел ножом от локтя до кисти и обратно. Не нажимая, не вдавливая ржавое лезвие в плоть. Разведка перед боем. Руки девушки были грязными.
– Где же ты так испачкалась? Ай-ай-ай. Ну, ничего, мы сейчас грязное-то уберем.
Он надавил на нож, и лезвие погрузилось в плоть, оставляя бордовую дорожку. Девушка снова затрепыхалась словно мотылек. Нет, она еще не готова. Он сделал надрез поперек руки перпендикулярно первому и отложил нож. Теперь ему нужна была аккуратность, чтобы не прихватить лишнего. Он взял скальпель и принялся за работу. Надрезал уголок и взялся двумя пальцами, немного потянул, и миллиметр за миллиметром лоскуток кожи начал отходить от бывшей хозяйки. Кровь сочилась по кусочкам жира. Он сделал последний надрез, и лоскуток отделился от руки, обнажив неровный, бордовый от крови четырехугольник. Девушка на этот раз не потеряла сознание. Она корчилась от боли, плакала и смотрела на Охотника с мольбой о пощаде в глазах.
Он хотел ее пожалеть. Очень хотел. Именно за этим он и здесь. Именно за этим и она здесь.
Он отбросил лоскут кожи, обошел девушку и встал за спиной. Взял в руку влажные от пота волосы и понюхал их. Аромат духов перемешался с запахом пота. Странно, но он не чувствовал сейчас запаха страха. Он потянул ее за волосы и резко провел скальпелем по коже. С неприятным чавканьем часть скальпа отошла от черепа. Девушка задергалась, и кузов наполнил запах страха, смрад безысходности. И это ему не понравилось. Безысходность равна отказу от поиска выхода, от борьбы, от желания повернуть все в свою пользу. Безысходность – это нахождение положительных моментов даже в собственной смерти.
Он снова обошел стул и встал перед трясущейся (скорее всего от боли) девушкой.
– Ну как ты, милая? – Он показал ей скальп. – Ты хочешь, чтобы все закончилось? Ты хочешь, чтобы все закончилось?! – закричал он и со злостью отбросил окровавленный скальп в угол фургона. – У нас ничего не может закончиться, потому что ни хера еще не началось! – Он нагнулся к девушке. – Смотри на меня! – приказал он, когда она попыталась отвернуться. – Чем раньше ты меня возненавидишь, тем быстрее это закончится.
Она его ненавидела с тех пор, как поняла, что ее похитили. Он был уверен в этом. Но это была ненависть бытовая, что ли. Ненависть к соседу, время от времени выливающему под калитку помои. До ярости еще далеко, так, тихая злоба.
Он снова взял шило и не раздумывая воткнул в кровоточащий четырехугольник на предплечье. Девушка закрыла глаза и замычала. Охотник удовлетворенно кивнул и достал длинногубцы. У трети после манипуляций с этим инструментом появляются первые признаки настоящей ненависти.
Охотник подошел к девушке, погладил по еще здоровой кисти, взял за средний палец и поднес к нему длинногубцы. Подсунул под длинный ноготь одну «губу», накрыл отполированную второй и дернул. Видимо, он плохо сжал в руках инструмент, потому что ноготь сломался, не причинив девушке особой боли. Он проделал то же самое с каждым ногтем этой руки. За каждой «чешуйкой», прихваченной длинногубцами, тянулись кровавые нити. Закончив с ногтями, Охотник посмотрел в глаза девушки. Ничего… Или все-таки что-то промелькнуло? Что-то типа: чтоб ты сдох! Хорошо. Нельзя останавливаться. Жгучая, но тихая боль может утопить в себе зародыш ярости. Тогда как острая нарастающая может, словно вулкан, выплеснуть ненависть и агрессию.
Он схватил молоток и ударил по руке с одним-единственным ногтем. Девушка дернулась, скотч впился в кожу, оставляя белые отпечатки. Он даже думал, что вот она, ярость, поэтому не сдержался и ударил молотком по ноге в сандалии на пробковой подошве. Кажущиеся в полумраке черными лямки лопнули вместе с кожей, кровь побежала тоненькими струйками, огибая пальцы, давно не видевшие педикюра. Он впервые заметил неухоженные ногти на ступнях. Издеваться над принцессой или крестьянкой – такого вопроса даже не стояло. У него была абсолютно другая цель. И будь у его жертвы одна нога, а на ней десять пальцев с педикюром через один, даже это его не смогло бы остановить.
Охотник пересчитал пальцы девушки. Так, на всякий случай. Десять, причем на обеих ногах вместе. А вот сандалию она все-таки одну потеряла.
– Дурашка, говорил же, не трепыхайся, – улыбнулся он. – Как же ты теперь без одной сандалии? Чего молчишь? – Он присел на корточки и погладил голую ступню. – Ты должна сказать: ты, что издеваешься?! – Мужчина начал кривляться, говоря высоким голосом. – Какая, на хер, сандалька?! Я умру раньше от потери крови или болевого шока, чем от воспаления легких! – Закончив театральную постановку одного актера, мужчина улыбнулся единственному зрителю и добавил своим голосом:
– И то верно. Продолжим?
Он очень кстати прихватил кабелерез. Выбирал между ним и болторезом, но кабелерез выиграл ввиду особенности рабочей части. Лезвия инструмента были загнуты, как клюв у клеста. Подцепил одним ножом то, что хочешь разделить на два, а вторым придавил. Опля – готово.
Сегодня он хотел поделить эту милую девушку. Поделить без остатка.
– Педикюр заказывали, – громко провозгласил он и сомкнул «клюв» кабелереза на большом пальце правой ноги.
Палец, словно толстая личинка, отскочил к ногам мужчины. Кровь, пульсируя некоторое время, выбрасывала тугие струи из разорванных вен, потом затихла. Но пульсация продолжалась. Нет, он не видел ее. Он слышал. Гулкая барабанная дробь раздавалась от тела на стуле. Изнутри. Он подошел и поднял голову потерявшей сознание девушки. Откинул волосы, прилипшие к шее, и увидел пульсирующую жилку. Улыбнулся и ударил ее по лицу. Голова дернулась и медленно начала выворачиваться назад. Он улыбнулся еще шире.
– Кто это у нас тут спит? Просыпайся, соня. Время веселиться.
Когда девушка пришла в себя и еще мутный от боли взгляд вонзился в маньяка, он нагнулся и посмотрел ей в глаза.
– Ну чего? Пока ты дрыхла, у меня для тебя появились две новости – по традиции, одна хорошая, другая плохая. Сначала плохая. Ты теперь будешь хромать до конца жизни. Ну а хорошая… Жизнь твоя быстро закончится!
Едва высохшие глаза вновь наполнились слезами. Боль ушла, в глазах появилась лютая ненависть, немая угроза. Это же другое дело! Еще чуть-чуть. Он открыл дверь фургона, лунный свет посеребрил тело истерзанной девушки. Даже загустевшая кровь на полу вдруг оказалась с вкраплениями серебра.
– Ну что? Прогуляемся?
Он зашел за спину девушки и со всей силы толкнул ее. Она полетела вниз головой. Глухой удар и, ему даже показалось, хруст раздались одновременно. Если он убил ее сейчас, то вряд ли теперь узнает… Он спрыгнул на бетонное покрытие и припал на колено у обездвиженного тела. Багровое пятно начало расходиться у головы девушки. Убил? Он перевернул ее и тут же увидел причину хруста и крови. Девушка, упав из фургона, напоролась левым глазом на кусок стальной проволоки. Глазное яблоко, словно спущенный мячик, повисло на металлическом пруте. Ему даже показалось, что нервные окончания все еще подергивались, словно тоненькие щупальца. Но девушка была жива!
