Ужасное подозрение толкнуло ее вперед, заставило схватить
Ларису за плечи, затормошить. Нет, жива, слава Богу. Перекатила голову по
спинке кресла, приоткрыла мутные глаза. Марьяна отпрянула, не в силах
справиться с нахлынувшей вдруг брезгливостью к этому излапанному телу,
бесформенно вспухшим губам, волосам, сбитым на затылке в колтун…
«А ведь это могли сделать с тобой! – подумала тотчас – и
даже ладони прижала к щекам, так вдруг запылало лицо. – Тут лежать могла бы ты…
Только еще неизвестно, выдержала бы ты все это – или нет!»
Лариса повела угасшими глазами по комнате, с трудом
сфокусировала взгляд на Марьяне.
– Ни-че-го, – едва разлепила запекшиеся губы. – Я ничего…
Марьяна кивнула, смахивая слезы, но сказать хоть что-то не
решилась: боялась, голос сорвется на плач. А ей-то чего плакать? Лариса вон и
то держится…
Да, Лариса не плакала. Она не шевелилась, только рассеянно
обводила взглядом комнату. Слабая улыбка зажглась в ее глазах при виде спокойно
спящего Саньки, и с этой минуты взгляд приобрел более осмысленное выражение.
– Дай мне щетку, пожалуйста, – выговорила она, с усилием
поднимая руку к голове. – Волосы… видишь? Щетка в сумке.
– Нету ее там, – сообщила Марьяна. – Hаверное, эти твари
стащили: она же красивая была, с позолотой. Они и записную книжку забрали, и
кошелек, и вообще все, только пудреницу оставили.
– Спасибо и на том, – усмехнулась Лариса.
Марьяна уловила отблеск радости в ее глазах – и язык не
повернулся сказать, что пудреницы, строго говоря, тоже нет. Ох, криворукая
бестолочь! Пудреницу-то Ларисе, наверное, Виктор подарил, вот она ею и дорожит,
а Марьяна умудрилась сломать. Крышка как улетела под диван, так там до сих пор
и валяется. Hадо будет улучить момент и найти ее. Может быть, удастся
как-нибудь починить, приделать. А если нет, крышка хоть не потеряется. Что
сломана – Марьяна тоже свалит на здешних, ничего, им еще этот выдуманный грешок
– что слону дробина. И так странно, что вовсе не тронули явно очень дорогую,
ценную вещь.
– Поесть бы, – тихо сказала Лариса. – Hе помню, когда я ела.
Меня там все время заставляли пить, пить… – Она с отвращением поморщилась.
Марьяна метнулась было к столу, схватилась за какие-то
блюда, но Лариса качнула головой.
– Помоги мне встать. Я сама.
Марьяна обняла ее за плечи, потянула с кресла. Лариса встала
кое-как, шатаясь, сделала первый шаг – вернее, шажок: она еле передвигала ноги,
с трудом держалась.
– Ничего, – криво улыбнулась, поймав перепуганный взгляд
Марьяны. – Я выдержу. Я сильная, ты даже и не знаешь, какая я сильная! Да я и
сама раньше этого не знала…
«Выдержишь ли? – с тоской подумала Марьяна. – А когда тебе
скажут про Виктора?.. И ведь еще ничего не известно: может быть, мы все умрем
здесь!»
Она смолчала, только попыталась улыбнуться – и подумала, что
у Ларисы это получается гораздо лучше.
Лариса устроилась на краешке стула, рассеянно оглядела блюда
– и дрожащей рукой принялась накладывать себе на тарелку все подряд: мелко
нарезанные овощи, маслины, сыр, жареное мясо, кусочки яблок, политых каким-то
сиропом, финики, бобы в соусе, посыпала все это зеленью…
Марьяна и не заметила, когда в их «номер» принесли свежую
еду, да в таком изобилии! Наверное, пока Рэнд таскал ее по саду…
И вдруг ужасно захотелось есть, она взяла сыру и финик, но
тотчас поняла, что не сможет проглотить ни кусочка. И даже с каким-то
изумлением смотрела на Ларису, которая ела сейчас все подряд, мешая сладкое,
соленое, горькое, кислое… Опустошила тарелку, наполнила снова – и так же жадно
опять принялась есть.
Случайно поймала взгляд Марьяны, передернула плечами:
– Господи, ну чего ты уставилась? Из-за тебя кусок в горло
не лезет. Не понимаешь, что ли, – я двое суток не ела, только пила и… ну,
понятно. А еда, говорят, лучший транквилизатор.
Марьяна со стыдом отвела глаза. Да уж… кому-кому, а Ларисе
транквилизаторы нужны. И чем больше, тем лучше.
Наконец Лариса отодвинула тарелку, с явным сожалением
поглядев на опустевшие блюда:
– Все. Сейчас лопну. А знаешь, и правда легче стало… Только
в животе тяжелее. – Она хихикнула. – Я вообще люблю, когда всего на тарелке
много – и разного. Первое, второе и третье вместе. Чтоб все сразу!
«Она же еще пьяная, – поняла Марьяна. – Она еще не в себе!»
Лариса оперлась на локти, прижала ладони к щекам.
– Тебе противно? – Голос ее звучал глухо. – Но, может быть,
выпивка меня и спасла. Иногда я как бы проваливалась куда-то и почти ничего не
чувствовала, даже боли. Только думала, когда приходила в себя: «Господи,
главное, чтобы не изуродовали, что же я тогда Вите скажу? А так, может быть, он
и не догадается, не узнает никогда!»
«Не догадается, – кивнула Марьяна. – Не узнает. Никогда…»
– Наверное, тебе это покажется странным, но для меня всегда
было необыкновенно важно, что думает обо мне Виктор. – Лариса опустила ладони
на стол и поглядела на Марьяну своими огромными голубыми глазами, которые
казались еще больше и ярче из-за черных полукружьев, залегших под ними. – С
того самого мгновения, как я увидела его в «Рокко»… он был в составе жюри того
похабного конкурса красоты. Господи, какое время! До чего не складывалась жизнь!
Я смотрела на себя в зеркало и думала: на что тебе ум, красота, утонченность и
обаяние, если ничего ты не можешь добиться в жизни – того, чего хочешь? Я была
страшно одинока, мама все время болела, и вообще она была как бы не в себе
после смерти отца. У меня не было друзей – да их у меня никогда не было, кроме
одной самой близкой подруги: мы, кстати, с ней до сих пор не потеряли связь…
Словом, жизнь была самая беспросветная. И я решила совершенно изменить ее. У
меня кое-что было, кое-какие сбережения, ну, я подошла к делу серьезно. Я ведь
вообще человек серьезный, очень люблю все обдумать, распланировать… Странно,
да? – Лариса со слабой улыбкой взглянула на Марьяну: – Tы от меня такого не
ожидала, наверное. Меня почему-то все считали засоней, ленивицей. Надежда,
например… царство ей небесное, бедняжке! Без памяти любила она Виктора, без
памяти… и без надежды.
Лариса с грустной улыбкой покивала Марьяне, как бы извиняясь
за невольный каламбур.
