– Ах, да! Tех же увезли! Это новые, еще не обработанные…
Жаль, не могу продемонстрировать конечную стадию, однако не хвалясь скажу, что
близок к разгадке. Мой метод включает обязательную сильную консервацию при
первичном окоченении, затем – извлечение внутренностей, затем – соответствующие
впрыскивания под кожу и внутримышечно, ну а под занавес – закрепление тела
особым прозрачным составом, в который входят и воск, и мед, и некоторые
химические вещества. Уверяю: результат превосходит ожидания! Кстати, на первый
этап обработки можно и взглянуть.
Рэнд двинулся к самому дальнему ящику, стоявшему в конце
морга, у низенькой дверцы, заложенной тяжелым брусом. Марьяну вдруг поразила
мысль, что там, быть может, тоже трупы. И дверь заперта столь надежно потому,
что Рэнд боится: а вдруг однажды, когда он будет издеваться тут над
каким-нибудь мертвым телом, другие не станут ждать своей очереди – и набросятся
на него?
Ее шатнуло. Да, общение с этим «смертельных дел мастером» не
может пройти для человека бесследно! Ох, да уйдет он когда-нибудь отсюда?! Или…
или он притащил Марьяну сюда, чтобы продемонстрировать ей не только свои
профессиональные достижения, но и ее последнее пристанище? Ему наверняка нужны
трупы для опытов. Кто мешает пристрелить ее прямо здесь, чтобы не тратить сил,
не носить потом тело туда-сюда?
Марьяна обреченно опустила голову. Eсли этому все равно
суждено случиться, не все ли равно, когда и где?
Она сама удивлялась своему безразличию. Или это запах
формалина обессиливает, «консервирует» мысли и волю? Скорее бы уйти отсюда… так
или иначе! И она обреченно потащилась к Рэнду, покорно заглянула в цинковую
ванну – и вскрикнула, увидев зеленоватое женское лицо, спокойно, даже сонно
глядевшее на нее из-под тонкого слоя жидкости. Вгляделась – и отпрянула,
закричала в голос, забилась, схваченная руками Рэнда.
Надежда! Там лежала мертвая Надежда! А на тех двух столах…
новые, еще не обработанные… это Виктор с Женькой! Марьяна знала это теперь
наверняка, чудилось, что и сквозь плотный черный пластик она проницает взором
окаменелые тела, сведенные судорогой конечности, разглаженные последним,
смертным спокойствием черты. И вдруг за дверью что-то начало биться, да так,
что эта наглухо запертая дверь заходила ходуном. И хотя оттуда не доносилось ни
звука, Марьяна почуяла сердцем: там Григорий. Связанный, лишенный возможности
говорить… приготовленный, как и все остальные, к смерти… именно к той, которую
задумал для него этот взбесившийся зверь – Рэнд.
«Григорий!» – хотела крикнуть она, однако в тот миг, когда
любимое имя готово было сорваться с ее уст, остановила себя, успела вспомнить,
что неоткуда ей знать, где находится Григорий! Окликнет его – и пуля Рэнда немедленно
поставит точку после этого слова. А ведь теперь и Григорию, и Саньке не на кого
надеяться, кроме как на нее…
Эта мысль оказалась уже невподъем для изнуренного
потрясениями сознания Марьяны. Hет, она еще помнила, что заставила себя закрыть
глаза, чтобы не видеть, как дрожит дверь, как бьется в нее Григорий… но открыть
их уже не смогла.
* * *
…Она никогда не видела той картины, которая сейчас возникла
перед ее взором, знала ее только по чужому рассказу, а потому нечего было
удивляться, что все вокруг окружала как бы зыбкая дымка нереальности.
Bершины далеких белых гор дрожали и таяли в сером мареве, и
шел мелкий дождь. Марьяна словно бы ощущала его капли на своем лице. И было
холодно: так холодно, что ознобная дрожь била высокого парня в камуфляже, с
погонами лейтенанта, стоявшего у подножия горы. Впрочем, он не ощущал этой
дрожи, как не ощущал холода и мороси, которая посеребрила его русые волосы и
мелкими каплями скатывалась по исхудавшему лицу. Он что-то шептал… губы его
шевелились, но ухо человеческое не могло бы уловить этот шепот. Только те, к
кому он обращался, слышали его, хотя находились отсюда в невообразимых,
запредельных далях. Впрочем, тела их еще оставались на земле, заваленные грудой
камней, на которую и смотрел лейтенант, шептавший:
– Абакашин Сергей Валерьевич, 1975 года рождения.
Васнецов Игорь Леонидович, 1976 года рождения.
Кондратюк Виталий Андреевич, 1976 года рождения.
Манкиш Филипп Александрович, 1975 года рождения.
Селиверстов Николай Сергеевич, 1976 года рождения.
Он вызывал ребят по алфавиту, будто на перекличке, и видел
их сейчас такими, как в то утро – последнее утро перед марш-броском на Чертов
аул. Так прозвали солдаты это проклятое место, где-то высоко в горах, откуда по
ночам спускались боевики: словно на крыльях слетали с гор, убивали – и успевали
исчезнуть прежде, чем русские могли спохватиться и ринуться в погоню.
За две недели они оказывались в расположении части трижды:
непредсказуемо-внезапные, незримые, беспощадные. С трудом удалось установить,
откуда они приходят. Чертов аул?! Это вызвало общее изумление. Да ведь его
жители были известны своей лояльностью к русским! Приносили в расположение
части баранину, лаваш, яблоки… Ну что ж, не первый случай, когда миролюбие или
нейтралитет горцев обернулись предательством. Те, кто знал их раньше, клялись:
народ злобный, никакие общечеловеческие понятия чести и совести для него не
существуют. Только закон джихада: священной войны против неверных. Русские были
неверными, захватчиками – против них были хороши все средства.
Что же, подумал тогда лейтенант, и против предателей – тоже.
Он сидел на броне «бэтээра», ползущего по горной дороге, и не сомневался, что
там, в ауле, их продолжают считать дураками.
…Они не ошиблись, еще успел подумать лейтенант, когда через
мгновение катился по склону в ущелье, оглушенный грохотом автоматных очередей.
Eго спас выступ скалы, на котором он повис. Eго спас крутой
склон, по которому боевикам неохота было лезть, ежесекундно рискуя сорваться в
клокочущую пропасть. Его спасла самоуверенность литовской наемницы-снайпера:
чтобы она – да не убила русского?! Такого не может быть! Его спас туман,
приползший из гор полюбоваться на дело рук девяти братьев-горцев, которые вышли
из Чертова аула, чтобы взять пленных. Завтра они должны были праздновать день
рождения своего младшего брата – он, правда, жил далеко отсюда, в чужих краях,
он был врач, – однако старшие братья, любившие его больше собственных детей,
всегда праздновали день его рождения. Может быть, он и вылечил когда-нибудь
каких-то русских, рассуждали братья, но это лишь по недомыслию. Аллах, конечно,
простит его за это, тем более если от имени брата будут убиты новые и новые
русские: а в день его рождения – сразу пятеро! Они были довольны своим подарком
и знали: он тоже будет доволен, когда узнает об этом.
