Григорий уставился на Пашкину спину. Марьяна тоже.
Правда, мыслей у нее не было никаких.
Рядом с этим сероглазым парнем, с его улыбкой, с
пристальными быстрыми взглядами, которыми он то и дело окидывал Марьяну, и с
тем ощущением счастья, которое расцветало в ее душе, не было места
пришибленному Пашке Пахалову. Ему вообще больше не было места в ее жизни! Все
свершилось и без ее участия, а сегодняшняя встреча в троллейбусе, вдруг с
изумлением поняла Марьяна, нужна была только для того, чтобы она узнала: Пашка
свое получил, да столько, что чуть жив. Стоит ли его добивать, тем более что
благодаря ему…
Вот именно!
Она взглянула на Григория и поняла, что он каким-то
непостижимым образом догадался о ее намерениях.
Сунула руку в сумочку, достала злополучный кошелек и вынула
из него желтенькую бумажку. Сто тысяч рублей.
«Русскому человеку всегда не хватает для полного счастья ста
рублей…» – вспомнилось вдруг. Кто сказал? Достоевский или Чехов, наверное.
Знали, что говорили! Только не учли дикой инфляции девяностых годов двадцатого
века. Ну что ж, будем надеяться, эти сто тысяч принесут счастье Пашке Пахалову
и завершат мстительные мучения Марьяны Корсаковой. Да, вот именно: Корсаковой.
Никакой не Ле… Всего остального просто не было!
Желтая бумажка плавно спикировала на траву и улеглась рядом
с Пашкиным лицом. Лицо чуть-чуть повернулось – и замерло, Пашка не верил своим
глазам.
А Марьяна взяла Григория за руку, и они пошли из этого
заросшего травой дворика.
Что-то трепетало в груди Марьяны, сердце билось так, будто
его то вздымали, то опускали тысячи, десятки тысяч крошечных летучих пузырьков.
«Да у меня в груди будто шампанское играет!» – в изумлении
подумала она.
«Которое полусладкое…» – отозвался где-то далеко-далеко
бесконечно ласковый голос.
Марьяна в растерянности огляделась, подняла глаза к небу.
И вдруг ее осенило! Повернулась к Григорию, заговорила, не
слыша своего голоса, чувствуя только, как от волнения похолодели губы:
– Откуда… откуда ты знаешь, что думал Пашка и его друзья?
Ну, насчет того, что я замерзла бы, а они в сугроб меня?..
– Бывают в жизни великие совпадения! – пожал плечами
Григорий. – В семь утра я возвращался из компании, в которой встречал Новый
год. Вернее, не встречал, потому что опоздал, к счастью… Сначала хотел у них
заночевать, а потом вдруг загорелось пройтись по Варварке, возле площади
Минина… И наткнулся на эту свору. Конечно, пьянее быть нельзя, чем они тогда, и
все же то, что они говорили… и ржали!.. Я прямо-таки к тротуару примерз! А они
тем временем погрузились в троллейбус и укатили. Только недолго катались!
Развернулись около Кремля, выехали опять на Варварку – и тут же, напротив той
самой остановки, нашли свой столб. Кра-си-во! – Он даже присвистнул. – Так что
Пашка тебе не соврал, во всяком случае, насчет аварии.
– Все понятно, – кивнула Марьяна. Шагнула – и опять замерла,
уставилась на Григория: – А откуда… откуда ты знаешь, что в троллейбусе была
именно я? И про шампанское? И как меня спас… чудо спасло?
Лицо Григория сначала сделалось изумленным, а потом насмешливым.
– Вот те раз, – сказал он, отводя глаза. – Какой же я дурак.
Я-то думал, что ты меня сразу узнала, еще там, когда я сказал, что из милиции.
А ты, выходит… Понятно. Да, забавно! А я тебя потом искал, искал… Как вернулся
после госпиталя, так все время ездил по семнадцатому маршруту… искал… – Он
снова пожал плечами.
Марьяна успела схватить Григория за руку за миг до того, как
его пальцы разжались, и стиснула их так, что он пробормотал:
– Oго! – И вновь посмотрел ей в глаза.
Марьяна глубоко, прерывисто вздохнула. Пузырьки клокотали
теперь в горле и подбирались к глазам. Глаза вдруг защипало.
– Ох, – тихо выдохнула Марьяна. – Ох, Боже мой…
– Да, – тихо сказал Григорий, и Марьяна проглотила свой
следующий и совсем уж дурацкий вопрос: зачем он ввязался в троллейбусную свару
и назвался работником милиции.
Она просто стояла и смотрела на Григория. А потом они как-то
враз сделали по шагу друг другу навстречу – и расстояния между ними больше не
осталось.
Может быть, час они стояли так, прижавшись друг к другу, а
может быть, и много часов – Марьяна не знала. Она ни о чем не думала, только
ощущала теплое дыхание Григория на своих волосах. Вдруг какая-то тень
проскользнула мимо и заставила их отпрянуть друг от друга.
Они в испуге переглянулись. Потом посмотрели в ту сторону,
откуда слышался удаляющийся дробный топот. Пыль вилась столбом по следу Пашки
Пахалова, и след этот уже простыл.
– Послушай-ка, – сказал Григорий. – Вон там я вижу бабку,
она продает ромашки. А я, знаешь, с того самого Нового года мечтаю подарить
тебе цветы. Можно?
И они пошли покупать ромашки.
* * *
– … Я же сказал: не трогать!
Голос Рэнда, зазвучавший, чудилось, над самым ухом, заставил
Марьяну вздрогнуть. Она вскочила и, метнувшись в комнату, успела бесшумно
притворить дверь как раз в тот миг, когда Рэнд вышел из-за поворота, говоря:
– Азиз нам еще пригодится. Ему контракт с «Эль-Кахиром»
подписывать!
Какая-то сила – та, что спасает жизнь, но о которой мы порою
не подозреваем, – забросила Марьяну в ванную, заставила включить краны. В одно
мгновение она очутилась под душем. И сумела не повернуться, когда услышала –
нет, почувствовала! – как за спиной приоткрылась дверь. Кожа покрылась
ознобными пупырышками, но Марьяна все водила, водила по телу горячей струей, и
слезы ее смешивались с каплями воды.
Если бы кто-то подошел сейчас сзади, она могла бы убить
подошедшего. Или хотя бы попыталась – чтобы умереть и избавиться от боли,
которая, казалось, била изнутри. Марьяна сама не понимала, почему не сгибается
от этих ударов в три погибели, как согнулся Григорий…
Но дверь закрылась так же тихо. Очевидно, Рэнд или Салех –
нет, все-таки, конечно, Рэнд, потому что охранник непременно распустил бы свои
грязные лапы! – очевидно, он увидел незапертый замок и решил проверить, не
воспользовалась ли узница удобным моментом.
Да. Воспользовалась.
Постепенно ее перестало колотить, гусиная кожа сошла.
Марьяна выключила душ, растерлась полотенцем, оделась, причесала круто
завившиеся от пара волосы.
…Волнистая влажная прядь, прилипшая ко лбу Григория…
