– Bпрочем, если хотите, – миролюбиво обратился он к Марьяне,
как к зачинщице, – я могу изменить маршрут на следующей развилке. Поедем по
первому, минут через двадцать доберемся до отделения, сдадим ворюгу, а все
дадут показания.
Настроение пассажиров переменилось как по волшебству. Тут
каждый внезапно осознал суровую правду: никакой он не свидетель, потому что
ничегошеньки не видел! Да, кошелек валялся на полу, кудрявая блондинка вопила,
заморыш кричал: «Не я! Подсунули!..» Может быть, и правда – подсунули?!
И Марьяна поняла, что на ближайшей остановке Пашка шмыгнет
прочь – и никакая сила не удержит его, никто не поможет Марьяне – кому охота
связываться? И если прямо сейчас, вот сию же минуту небеса не пошлют ей на
помощь своего ангела… «Папочка! – в отчаянии воззвала она из глубины души. –
Это же тот гад, тот новогодний гад! Ну что же ты смотришь и ничего не
делаешь?!»
– Эй, водила, садись за баранку, – сказал кто-то рядом с
Марьяной, легко перекрывая голосом неодобрительный пассажирский гул. – Никуда
не надо поворачивать. Я из милиции и все видел.
Водила досадливо пожал плечами и вернулся в кабину.
Настроение пассажиров снова изменилось – теперь все сочувствовали Марьяне и
сурово осуждали Пашку.
– Что-то я тебя там не видел, в милиции! – завякал Пашка,
вновь обретая дар речи.
Марьянин спаситель усмехнулся:
– А ты что, парад наших войск принимал? – И, профессионально
заломив Пашкину руку за спину, подтолкнул того к открывшейся дверце: – Шагай,
приехали.
Марьяна, как во сне, потащилась следом. Чья-то честная рука
сунула ей кошелек – напрочь забытый, он так и валялся на полу троллейбуса.
С остановки свернули в боковую улицу. И тут Пашка, с
которого Марьяна не сводила глаз, несколько приободрился.
– Не пойду дальше, – уперся он. – Хоть бей, хоть стреляй –
не пойду, пока не объясните, за каким чертом вы устроили эту комедию. Кошелька
у чувихи-то я не брал, вы оба это знаете!
– Может быть, скажешь, и у того мужика в мятом пиджаке не
тащил из кармана? – усмехнулась Марьяна.
Пашка заскрежетал зубами:
– А, тот, с газетой? Ну, у него не взять просто обидно было.
Но если ты такая глазастая, то видела: троллейбус тормознул, и я добычу
упустил. Так или не так?
– Так, – нехотя кивнула Марьяна.
– И потом стоял, как часовой у Мавзолея – руки по швам, так
или не так? – продолжал Пашка.
– Так, так, – опять кивнула Марьяна.
– И тебя в упор не видел, сумку твою не трогал, портмонета
не брал, так или не так?
– Та… – Марьяна осеклась. – Нет, не так!
– Врешь, сучка! – заорал Пашка. – Не знаю, кто ты и зачем
все это устроила, но врешь, врешь, врешь!
– А, ты не знаешь, кто я? – вкрадчивым голосом проговорила
Марьяна – и едва не засмеялась от счастья, что снова смотрит в эти бегающие
крысиные глазки, но читает в них не злобное торжество, а страх. И в ее власти
превратить этот страх в настоящий ужас.
Какое, оказывается, восхитительное чувство – освобожденная
ярость! Пузырится, играет, пьянит, как бокал хорошего шампанского…
Шампанское! Вот именно – шампанское, из-за которого все
началось.
– Не знаешь, да? Отлично знаешь!
– Да я тебя первый раз в жизни вижу, – пробормотал Пашка. –
Небось такую хорошенькую не забыл бы.
Это он улестить ее старается, с изумлением поняла Марьяна. А
в ту ночь так сладенько не пел. «Блядешка, вот как мужиков заманиваешь,
дешевка!» А теперь – хорошенькая?!
– Забыл! – взвизгнула Марьяна. – Ничего, сейчас вспомнишь!
Она сделала нетерпеливый жест, и посланник небес, все еще не
выпускавший Пашкину заломленную руку, послушно втащил жертву в какой-то дворик,
окруженный с трех сторон заколоченными на слом домами. К тому же дворик так
зарос травой, что было ясно: он не проходной и вероятность того, что сюда в
ближайшее время кто-то заглянет, очень невелика.
Идеальное место для расправы…
И Пашка, похоже, это понял, потому что лицо его побледнело.
– Ты не мент, – пролепетал он побелевшими губами,
оборачиваясь к тому, кто так неумолимо держал его. – Не мент!
– Разумеется, нет, – фыркнула Марьяна. – Это…
Она хотела сказать «ангел», но решила не отвлекать Пашкино
внимание всякой мистической чепухой.
– Да ты не на него смотри, ты на меня смотри!
Пашка поглядел на нее, свел свои пегие бровки – напрягся,
стало быть.
– Это было два с половиной года назад, – медленно
проговорила Марьяна – и вздрогнула, словно тот же озноб пробрал ее и теперь. –
Под Новый год. Tы тогда водил троллейбус по семнадцатому маршруту, и около
одиннадцати вечера твоя смена кончалась. Tы остановил троллейбус на площади
Минина и начал проверять билеты…
Она замолчала, перевела дух, вглядываясь в Пашку и пытаясь
понять, вспоминает ли он хоть что-то. И вдруг глаза его побелели. Марьяна
никогда не видела, чтоб у человека вдруг стали белые, как бумага, глаза, даже
зрачки побелели. Губы у Пашки сделались тоже белые, и они слабо шевельнулись,
издавая чуть слышный шелест:
– Да ладно… брось! Кто старое помянет… Я же пришел через
полчасика, а тебя уже не было… только разбитая бутылка…
И Марьяна поняла, что Пахалов ее узнал.
Да, похоже, месть ее почти свершилась! Наконец-то… Это почти
невероятно, что Пашка вспомнил, – однако вспомнил! Наверняка отец иногда
посылал ему ха-рр-рошенькие сновидения о той ночи, если у Пашки так явно
подкосились ноги.
Марьяна медленно покачала головой…
– Нет, ты через полчаса не пришел. И через час, и через два.
Ты вернулся только утром, в семь, когда пора было выезжать на линию. И все это
время она замерзала в троллейбусе.
Она?!
Только тут Марьяна осознала, что головой-то она покачала,
однако не успела произнести ни слова. Это был не ее голос!
Понадобилось некоторое время понять, что обвинения Пашке
предъявляет посланник небес. Ну что ж, его неплохо информировали там, откуда
послали на задание.
