Собственно, не так уж она ошиблась, вот только хозяином
клиники «Эмине» оказался не кореец, не китаец, а кавказец.
По милицейским каналам Надежда этого человека как могла
проверила. Его звали Алхан Вахаев, и он мог считаться коренным нижегородцем: жил
здесь уже десять лет, считался чуть не лучшим молодым гинекологом города и
прославился тем, что применил вакуумный аборт одним из первых в стране. Где-то
за его спиной стояли большие деньги: конечно, «Эмине» приносила хороший доход,
обратиться к Вахаеву могли только очень состоятельные люди, однако клинику на
что-то надо было открыть! Построить, отделать, обставить так комфортабельно, не
сказать – роскошно…
Не надо думать, что таких вопросов Вахаеву не задавали.
Задавали, конечно! Он же ссылался на многочисленную родню – «Весь аул – моя
родня!» – которая его и поддерживала. Почему работает в Нижнем Новгороде, а,
скажем, не в Грозном, не в Махачкале или где-нибудь еще? Вахаев пожимал
плечами:
– Здесь ведь не только родовспомогательное учреждение. А моя
религия не одобряет аборты. В России мне работать легче. Наука требует жертв!
Словом, Надежда решила рискнуть. И с первой минуты
почувствовала странное доверие к этому улыбчивому, внимательному человеку.
Надежда так расслабилась, так успокоилась от звука его гортанного голоса, от
ласкового, сочувственного взгляда, от деликатных прикосновений, не вызывавших
ни малейшего стеснения даже у нее, с ее-то зажатой, израненной душой!.. Ее
словно бы столбняк ударил, когда Вахаев тихо, но внушительно сообщил, что аборт
делать он не будет.
– Знаете, Надюша, вы будто провокатор в плохом кино, –
улыбнулся он.
Надежда даже вздрогнула: местом ее работы Вахаев не
интересовался, как же он мог догадаться…
– Приходите к доктору и подстрекаете его на убийство. Да
нет, в данном случае я не имею в виду убийство плода, тут я всегда на стороне
женщины! – а на убийство ваше!
– Как это? – хлопнула глазами Надежда, отчаянно цепляясь за
этот бестолковый вопрос, хотя сердце ухнуло, покатилось, а в груди образовалась
черная пустота, в которой гулко отдавалось: «Ко-нец. Ко-нец!»
– Да так, – пожал плечами Вахаев. – Вы умрете у меня на
столе – при аборте ли, при кесаревом ли сечении. Вот так. Одевайтесь.
И он вышел из-за ширмы, а Надежда так и осталась лежать на
кресле: голая ниже пояса, с непристойно раскинутыми ногами. В той же самой
позе, в которой ее бесчувственное тело принимало оплодотворивших ее негодяев…
Да. Кажется, она совершила в тот день в Новогрудкове очень
много ошибок. И первая – страшная, роковая! – та, что не открыла прямо там, в
избе, сундук, не достала оттуда бельевую веревку, не перекинула через балку…
Даже и мысли такой не возникло. Где ей! Слишком гордая! Гордая дура… Господи,
какой же чудесный, мирный покой она уже обрела бы! А после ее самоубийства этих
троих точно покарало бы правосудие. Тут уж они не отвертелись бы! А теперь еще
придется идти домой. И… есть ли у нее подходящая веревка? И выдержит ли крюк от
люстры? Нет, вряд ли. Что может помочь ей? Элениум, тазепам? Да где же взять,
сколько нужно?! Нет. Лучше вскрыть вены в теплой ванне. Но смерть ее останется
неотмщенной, непонятой, потому что никаких предсмертных записок, никаких
обличений Надежда писать не будет. На это у нее нет сил.
Все. Лопнул шарик!
Она оделась и, собрав всю свою волю, вышла из-за ширмы
совершенно спокойная.
– Спасибо, доктор. Ну нет – так нет. Пойду домой… Сколько с
меня за услуги?
Он стоял посреди кабинета – и вдруг быстро пошел к ней.
Схватил за руку, наклонился, вгляделся глаза в глаза.
– Вы мне это бросьте! – шепнул горячо, и его акцент стал
явственнее. – Бросьте, слышите?
– Что бросить? – Надежда постаралась поднять брови как можно
выше. – Не понимаю.
– Все вы отлично понимаете, – печально сказал Вахаев. – Я
вас насквозь вижу. Но неужели и впрямь так уж все плохо?
Надежда рванулась, из последних сил сдерживая слезы. Но руки
Вахаева сомкнулись вокруг нее – не вырваться, и вдруг оказалось, что идти
некуда, везде уткнешься в его широкую грудь, и делать больше нечего, кроме как
рассказывать.
Она и рассказала… все.
Позвонив по внутреннему телефону в регистратуру, Вахаев
отменил все свои приемы и визиты на сегодня. Потом взял календарь и начал
что-то отмечать в нем карандашиком. Поднял глаза на Надежду, которая так
устала, пересказывая весь этот кошмар, что Вахаев велел ей прилечь на скользкую
холодную кушеточку и не шевелиться.
– Вот что, Надюша, – сказал он наконец. – Давай договоримся
так. Ты меня выслушай – все, что скажу. Не перебивая. Потом, если не
согласишься, подумаем еще. А пока – слушай. Договорились?
Надежда слабо двинула головой на клеенчатой подушке, что
означало – да. Сил у нее вовсе не осталось, а единственным чувством, которое
еще жило в ней, было смутное удовольствие от того, что Вахаев говорит ей «ты».
Это сближало. Значит, остался еще на земле человек, которому она небезразлична!
– Рожать тебе, по моим подсчетам, 30 или 31 января, – сказал
Вахаев и предостерегающе выставил ладонь: молчи, мол, договорились же! – А
сейчас у нас 10 октября… Сегодня же вечером я дам тебе медицинское заключение о
необходимости операции по поводу фибромиомы. Это твое личное дело, к какому
врачу обращаться, и если деньги есть – почему не пойти к «кооператору»? Погоди,
о деньгах потом. Я в своих кругах достаточно известен, так что, думаю, лишних
вопросов, почему пришла именно ко мне, не будет. Обследование, подготовка к
операции, потом она сама, послеоперационный период со всякими мыслимыми и
немыслимыми осложнениями, плохая гистология, онкологическое обследование… и все
это благополучно завершится к началу февраля, когда ты выйдешь из больницы
совершенно здоровая – и совершенно свободная.
– А… это? – Надежда положила руку на едва наметившийся
живот.
– Ты его родишь – родишь под наркозом. Уснешь – и проснешься
пустая.
– Я хочу, чтобы он умер… оно! – хрипло выдохнула Надежда,
однако Вахаев только головой покачал:
– Это уж какова будет воля Аллаха. Может быть, ребенок
родится мертвым. Это хорошо. А может быть, живым. И это – просто замечательно,
потому что, Надюша, дитя, которое для тебя – мучение, горе и ненависть, для
кого-то другого может стать наслаждением, счастьем и любовью. Ты меня
понимаешь?
Добрую минуту Надежда тупо глядела в ясные глаза Вахаева, а
потом кивнула:
– Вы имеете в виду…
