«Глупости, глупости, – твердила она себе, – быть того не
может. Просто похож – ну, случается такое, случается. Просто похож…»
Послышался стук открываемой двери. Рядом громко, трудно
вздохнул Абдель, щелкнул расшлепанными сандалиями.
Марьяна с опаской приоткрыла глаза.
Толстый негр изо всех сил старался вытянуться во фрунт перед
двумя мужчинами, вошедшими в комнату.
Hа обоих были только шорты, не скрывавшие богатырской стати
одного и изящества другого. Hа него-то, на этого другого, и уставилась Марьяна.
Это был тот самый красавец с портрета. Да уж, художник ему
не польстил: наяву этот человек оказался еще прекраснее, правда, не столь
безмятежно юн. И все равно – невозможно было отвести взгляда от этой изысканной
формы носа, изящного абриса губ, невероятно длинных, каких-то нарядных ресниц,
огромных сияющих глаз… которые вдруг изумленно расширились при взгляде на
Марьяну, а потом сощурились и сделались узкими, беспощадными, точно два лезвия.
Белоснежные зубы блеснули в жестоком оскале, нежные, чуть подрумяненные щеки
вмиг ввалились, губы присохли к зубам…
Теперь-то он весьма отдаленно напоминал сладкого красавчика
на портрете! Зато был поразительно похож на того человека, с которым три года
назад в загсе Нижегородского района Нижнего Новгорода развелась Марьяна
Лепская, вернув после развода свою девичью фамилию – Корсакова.
Да, перед нею, отражаясь в бесчисленных зеркалах, словно
призрак, явившийся из темных бездн былого, стоял не кто иной, как Борис
Лепский. Ее бывший муж.
* * *
Одно знала Марьяна о том времени совершенно точно: если бы
не Борис, отец умер бы на год раньше. И она помнила об этом всегда, а попытайся
Марьяна забыть об этом, мама не дала бы сделать этого.
Она-то, Ирина Сергеевна, и привела в дом Бориса. Встретила
его в Центре нетрадиционной медицины, куда погнало ее отчаяние и желание
ухватиться за любую соломинку – пусть даже и за сенную труху, за стебель
аконита, за иссохший корень родиолы – и чему там еще приписывают целители
чудодейственные свойства в борьбе против рака? Пока сидела в очереди к
консультанту, разболелась голова, да так, что пришлось зайти в крошечный
аптечный кабинетик – здесь же, при Центре. Там хозяйничал изящный, красивый
брюнет с внимательными черными глазами и вкрадчивыми манерами. На карманчике
его халата болталась бирочка: «Вас обслуживает провизор Борис Ефимович
Лепский». Ирина Сергеевна едва не ахнула: Ефим Лепский в достопамятные
советские времена служил заведующим обкомовской клиникой, и хоть жены
инструкторов были для него мелковатой сошкой – он с самой первой дамой запросто
раскланивался и ручки ей целовал, когда та соизволяла наведаться в поликлинику,
а не на дом вызывала врачей, – а все же воспоминание из той, благополучной,
обеспеченной, стабильной жизни показалось Ирине Сергеевне столь милым сердцу,
что она радостно поздоровалась с «провизором Борисом Ефимовичем», спросила об
отце и не заметила, как выложила печальную историю своей семьи. Борис был
удивительно любезен и внимателен, слушал щебет Ирины Сергеевны не отрываясь:
благо в аптеку вошли за это время всего два-три человека, да и те поспешно
ретировались, шокированные запредельными цифрами, обозначенными на ценниках.
– Знаете, есть хорошие старинные русские рецепты, – сказал
он наконец. – Скажем, сушеные цветы картофеля. Настой корней пиона. Ну и, конечно,
аконит. Однако это средство крутое и опасное, в самом деле надо быть
осторожным, поговорить со специалистом. Если хотите, я дам его координаты. Ну а
сушеные цветы картофеля можно хоть сейчас попробовать.
– Да где же я их возьму? – в ужасе спросила Ирина Сергеевна:
на дворе стоял февраль.
– Ничего, найдем, – решительно мотнул своей красивой головой
Борис – и правда, нашел. Затем свел Ирину Сергеевну со знатоком аконита – увы,
толку из этого не вышло, процесс был уже необратим. И ни цветки картофеля, ни
корни пиона, ни настойка алоэ и пеларгонии, то есть герани, на коньяке с
добавлением трех капель йода – ничто иное уже не могло спасти Михаила
Алексеевича. У него начались боли, да такие, что шок, по словам врача, мог
убить его раньше, чем собственно болезнь. И тут снова оказался необходим Борис,
который без рецепта добывал Корсаковым такие болеутоляющие, о каких они и
понаслышке не знали! Именно благодаря Борису угасал Михаил Алексеевич тихо,
спокойно, достойно, терзаемый только моральными, но отнюдь не физическими
отвратительными страданиями.
Борис оказался незаменим и еще в одном смысле: он обожал
беседовать с Корсаковым-отцом. Удовольствие получали взаимное: Борис тоже
увлекался «Бардо Тодол», тибетской «Книгой мертвых», только, так сказать, умозрительно,
тогда как для Корсакова в то время это было учебником перехода. Борис мечтал
раздобыть настоящий атлас тибетской медицины – в английском переводе,
разумеется. В надежде на исполнение мечты он штудировал язык и ужасно
обрадовался, узнав, что Марьяна заканчивает английский факультет иняза.
Конечно, она не отказалась давать ему уроки. Впрочем, вскоре выяснилось, что
учительница интересует его куда больше, чем обучение.
Отец с матерью, конечно, догадались обо всем раньше. Борис
им обоим нравился, особенно Ирине Сергеевне, уж куда больше, чем Марьяне,
которая, впрочем, находила его очень милым и очень – просто потрясающе! –
красивым. На него «запали» все Марьянины подруги, а она – нет, хотя то, что
Борис «запал» на Марьяну, не видно было только слепому и дураку. Ну что ж,
значит, она была слепой дурой, потому что нипочем не хотело ее сердце
вздрагивать и замирать при виде Бориса! Все, что она испытывала к нему, –
благодарность за помощь отцу. Это-то и бесило Бориса больше всего.
– Будь я добрым дедушкой-профессором, который пользует
твоего батюшку, ты относилась бы ко мне совершенно так же, – как-то раз бросил
он раздраженно. – А я не добрый дедушка! Конечно, и не доктор Чехов, но все же
не последнее ничто.
– Я Чехова терпеть не могу, успокойся, – попыталась свести
все к шутке Марьяна. – У него вообще не было бы шансов! А ты только мигни –
девчонки к тебе слетятся стаями!
– Мне и мигать не надо, они и без того вокруг роятся, – так
печально объявил Борис, словно сообщил, что отродясь на него ни одна девушка не
взглянула. – Вот только ни одна из этих, на все готовых, мне и даром не нужна!
Вот такая, как ты, – леди! От слова «ледяная». Гордая, холодная аристократка.
Марьяна так и фыркнула. Это она-то – леди? Аристократка? С
ее-то курносым носом, круглыми серо-зелеными глазами и полудетскими русыми
кудряшками, которые не держатся ни в одной прическе? С ее пухлыми щечками и
слишком маленьким ртом? Вот если бы она унаследовала утонченную красоту своей
синеглазой матушки – тогда еще ладно бы…
Дальше Борис изрек вообще что-то непонятное:
