Салех, маявшийся возле автомобиля с искаженным злобой лицом,
сунулся было к Марьяне, но Абдель, даже не замахиваясь, беззлобно ткнул его в
подвздох пухлым кулаком и устало попросил «не дергаться». Потом добавил еще
что-то по-арабски, и не зря, очевидно, Марьяне послышалось слово «босс»: Салех
стал как шелковый и безропотно принялся наводить в автомобиле порядок, щедро
выплескивая в салон воду из бутылок и рысцой бегая за новой.
Да, получалось, Марьяне было за что благодарить не только
Абделя, но и этого неведомого босса… за многое, если не за очень многое! Во
всяком случае, она пока жива.
Съежившись под стеной караван-сарая, дрожа в своем промокшем
крепдешине (ночью в пустыне трудно, почти невозможно поверить в дневную адскую
жару!), она исподтишка оглядывалась по сторонам, ища путь к бегству – и не
находя его. Во-первых, толстый Абдель не спускал с нее глаз. Во-вторых,
единственным человеком, у которого она могла просить помощи, был тощий старик с
лысым черепом, похожий в своей белой рубахе на древнеегипетского жреца и
глядевший на Марьяну и ее охранников провалившимися, высохшими глазами мумии.
Cалех оказался неуклюж и возился с уборкой долго. Марьяна
так замерзла, что почти с радостью залезла в салон автомобиля, столь щедро
вспрыснутый Абделем из баллончика с надписью «Eau de toilette», что она
невольно расчихалась. Теперь – очевидно, в целях безопасности ценного груза –
Абдель сел на заднее сиденье, а Салех угрюмо сгорбился за рулем, исподтишка
бросая в зеркальце мрачные взгляды на Марьяну и Абделя, которого это, похоже,
от души забавляло.
– Ревнует твой дружок, а? – то и дело спрашивал он. – А
может быть, сжалишься над ним?
Он до такой степени опостылел Марьяне со своим поистине
черным юмором, что она почти обрадовалась, когда машина наконец замедлила ход.
Похоже, Марьяна приближалась к месту своего назначения… Она
прильнула к окну, пытаясь хоть что-то уловить в сплошной чернильной тьме,
однако успела увидеть только яркие огни большого города на горизонте.
Абдель, хохотнув: «Закрой глазки, моя красавица!» – ловко
набросил ей на голову короткий темный матерчатый мешок, одновременно заломив руки
за спину.
Автомобиль остановился, посигналив. Абдель вытолкнул Марьяну
наружу, и они пошли. Девушка то и дело спотыкалась, и ей чудилось, что земля
гудит под ногами. Где-то совсем близко слышался истошный собачий лай.
Абдель заговорил с кем-то по-арабски, однако в ответ
зазвучала английская речь:
– Где-где! Болтает с Бобом, где же еще!
– А, с Бо-обом! – понимающе протянул Абдель. – А мы ему
такую красотку привезли – пальчики оближешь!
– Это она ему кое-что оближет, – хохотнул встречавший. –
Веди ее пока в гостиную. Босс велел принять ее прилично. А ведь вы небось
поимели девочку по пути? Смотрите, боссу это не понравится!
– Некоторые из нас чуть ли из штанов не выпрыгивали, –
усмехнулся Абдель. – А некоторые крепко их держали. Девочка вполне в порядке,
готова к внутреннему употреблению.
– Одному Аллаху известно, дойдет ли до нее очередь, – с
ноткой искренней озабоченности произнес встречавший. – Тут уже есть одна. Ну,
скажу я вам… Неизвестно, правда, что от нее достанется…
Мужчины зашлись таким ржанием, что даже собаки на миг
притихли, а потом снова зашлись лаем и воем.
– Эх, мне бы туда войти с автоматом, к этим тварям! –
мечтательно протянул невидимый Марьяной охранник.
– Ты что, сдурел? Там же породистой собачины на миллион
долларов, – комически ужаснулся Абдель. – Слушай, задница, долго ты будешь
держать нас на холоде?
– Ладно, идите, – неохотно сказал охранник, и Абдель
подтолкнул Марьяну:
– Вперед, моя сладкая. Не бойся, больно не будет.
Марьяна приказала себе не слышать ничего, кроме звука своих
шагов.
Сперва под ногами разъезжался и поскрипывал песок, потом
сандалии прохладно зашлепали по мраморным плитам. Пять ступенек вверх.
Кондиционированная прохлада. Двадцать шагов, поворот. Еще ступеньки, площадка,
ступеньки. Еще пять шагов. Открылась дверь.
Абдель поддержал Марьяну, чтобы та не споткнулась на пороге,
потом сдернул с ее головы колпак – и она с невольным стоном прижала к глазам
кулаки, ослепленная светом громадной хрустальной люстры, низко спущенной с
потолка на золоченой цепи.
Сперва Марьяне показалось, что она окружена множеством ламп,
так все сверкало, светилось вокруг, – но это были зеркала.
Марьяна с изумлением оглядывалась.
Будуар или спальня какой-то фотомодели, помешанной на своей
красоте? Нет, скорее обиталище истинного Нарцисса: кроме изобилия зеркал, ничто
не выдает присутствия здесь женщины. Ковры изысканных сдержанных тонов,
геометрического рисунка, множество поразительной красоты оружия по стенам.
Вроде бы даже японская сабля для харакири! Музей, ну просто музей… Стеклянные
шкафы с изысканными безделушками. Чучело леопарда – вместо глаз, не иначе,
вставлены изумруды. Ошеломляющая, подавляющая роскошь! Наверняка даже рама на
картине из чистого золота.
А сама картина…
Марьяна глазам своим не верила: в традиционной позе фараона
Тутанхамона на золотом троне восседал поразительно красивый юноша с длинными,
ниже плеч, тщательно завитыми иссиня-черными волосами. Его высокий лоб был
украшен золотым венцом фараонов – со священной змеей-уреем. Юноша был обнажен
до пояса. Тщательно выписаны все изгибы, все линии тела, отливающего
матово-мраморным свечением. Истинным шедевром была худая, с длинными пальцами
кисть, небрежно упавшая на колени. Пальцы унизаны перстнями, каждый ноготь так
тщательно изображен, словно это рекламный плакат маникюрного салона. Губы
напомажены, ресницы и веки подведены.
Взгляд прекрасных миндалевидных глаз устремлен прямо в глаза
зрителю. В нем тайна – и глубокое равнодушие ко всему на свете, кроме собственной
красоты.
Как ни была потрясена Марьяна, она понимала, что перед нею
истинное произведение искусства. Натурщик ли смог поднять мастера до высот
гения, творец ли облагородил натуру, но каждый мазок этого полотна был положен
с высоким чувством.
Марьяна резко отвернулась: не могла больше смотреть в эти
переворачивающие душу, обещающие и лживые глаза. Однако от их взора невозможно
было спрятаться: изо всех зеркал наплывало прекрасное равнодушное лицо.
Марьяна зажмурилась. Сердце так заколотилось, что пришлось
прижать его ладонью.
