Когда Степан успокаивал, поясняя картину Юриных травм, в больничном коридоре перепуганную Аньку с шестимесячным Дениской на руках, а также остальных – родителей своих и Юриных, всем составом примчавшихся в больницу, позвонила Вера.
– Я тебя не отвлекаю? – заранее извиняясь, спросила она.
– Нет.
Да как же он забыл? Вот с Верой-то встретиться и поговорить следовало обязательно и, по-хорошему, прежде чем он рванет к Стаське.
За прошедший месяц, после того дня со Стаськой, он так и не оставался у Веры ни разу – не мог. Не мог поцеловать серьезно, ни обнять, ни быть близким с ней – не получалось! Приезжал, привозил фрукты, подарки, сладости Ваньке, возился с ним, ужинал вместе со всеми, разговаривал, решал какие-то мелкие вопросы, а остаться не смог.
Вера, может, и догадывалась о чем, но молчала, ни намеком, ни напрямую своих мыслей не озвучивала. Она имела право первой узнать о переменах в его жизни.
Но, господи, как же это тошно – объяснять женщине, что ты с ней расстаешься, потому что встретил другую!
Тошно, трудно и не хочется ужасно, и чувствуешь себя виноватым! Не хочется!
И ведь опять Анька оказалась права – это ему удобно думать, что Вере не нужно замужество и она не помышляет жить одной семьей и не мечтает, что в один прекрасный день он признается ей во всяких сантиментах, сделает предложение, сказав, что хватит жить порознь!
Ах ты ж господи! Как же это все…
Ему, как любому нормальному мужику, очень удобно было ничего не обещать, коль его и так принимают с радостью, приходить к женщине, зная, что не собираешься ничего менять, придавать отношениям серьезность, значимость, и с легкостью убеждать себя, что ее все устраивает, так же, как тебя, только потому, что она не говорит о своих желаниях, боясь неосторожно спугнуть мужика.
Он тряхнул головой, не услышав, что она говорила, занятый мысленными откровениями с самим собой.
– Что?
– Я спросила, если ты уже в Москве, ты не мог бы приехать?
– Что-то случилось?
– Нет, нет! – даже испугалась она возможности его серьезно потревожить. – Ничего страшного! Только я лежу, меня на работе сильно продуло, поясница болит, ну это ерунда! А вот мама поскользнулась, упала вчера и сильно ударилась рукой. Ничего делать не может. Ты не мог бы посмотреть?
Он разозлился:
«Да что за день жестянщика!»
И этот вечный смиренный тон! Воистину перебор евангелистской кротости в характере женщины, может довести нормального мужика до остервенения!
«Жертва – высшая форма эгоизма», – вспомнилось вдруг ему чье-то изречение.
Несчастья и неприятности поодиночке не ходят – не их стиль!
О чем совершенно забыл доктор Больших, а зря! И то, что случаются они в самый неподходящий момент, тоже позабыл Степан Сергеевич! Например, тогда, когда ты решил изменить жизнь, перестать боятся себя, своего прошлого, и всей душой и новой смелостью стремишься, рвешься к женщине.
«Подожди!» – сказала судьбинушка и притормозила Степана Больших, проверяя на слабо и истинность принятого решения, проделав свой выкрутас весьма обыденно, в соответствии с жизненным кредо.
– Она в поликлинику ходила? Рентген сделала? – требовательно, спросил Больших.
– Нет, – прошелестела виновато Вера. – Вроде не перелом, просто болит. Мы думали, ты посмотришь.
«А-ах ты ж, твою мать! Ну, что за люди?! Они решили, что перелома нет!!» – завелся Степан и приказал голосом, звенящим металлом:
– Так. Сейчас она отправится в ближайший травмпункт и сделает рентген. Я туда подъеду. Где он у вас находится?
Пока Больших добирался, Ольга Львовна успела высидеть очередь и сделать снимок руки, Степан большим потревоженным зверем прошагал мимо больных прямиком в кабинет к врачу. Извинился за вторжение, представился тоном министра, посмотрел мокрый еще снимок, поговорил с безразличным ко всему районным травматологом, посочувствовал коллеге, перегруженному количеством больных, отказался от «по пять грамм спиртику» и повез Ольгу Львовну домой.
Вера не вышла в прихожую их встретить, как обычно, лежала на диване, до подбородка укрытая пледом, и улыбалась тихой страдальческой христианской улыбкой.
– Перелома нет, трещин – тоже. Повезло, – по-деловому объяснял Больших. – Сильный ушиб. Руку на перевязь, беречь, ничего не делать недели две-три. Завтра в поликлинику, встать на учет и начать ходить на физиопроцедуры.
Он присел на край дивана, возле Веры, и, не выходя из роли врача, требовательно спросил:
– Что у тебя болит?
– Да так. Ничего серьезного. Поясница.
– Перевернись, я посмотрю!
– Не надо! – неожиданно твердо отвергла его помощь она.
– Вера! – предупреждающе призвал Больших.
– Степан, на самом деле не надо! Она у меня часто болит, я но-шпу выпила, пройдет!
– Ты к врачу обращалась?
– Да что ты! Зачем? Просто просквозило. У нас на работе страшные сквозняки.
Он пощупал ее лоб. Температура была. И немаленькая.
Ему хотелось послать все к черту! И этих двух баб с их каким-то идиотским упорным нежеланием обращаться к докторам, но врач преобладал в нем всегда, в любой ситуации.
Первым и главным был врач, а потом Степан Больших.
Он молча вышел из квартиры, взял из джипа медицинский чемодан и, игнорируя Верины отказы, просьбы, перерастающие в требования не трогать ее и не беспокоиться, померил давление, температуру, пульс. Прикрикнул на нее разок, перевернул на живот, задрал футболку, приспустил домашние штанцы и внимательно, вдумчиво прощупал чуткими пальцами спину, перевернул назад и прикрыл пледом.
– Вера, ты когда мочишься, тебе больно? Есть неприятные щиплющие ощущения внизу живота? Как часто у тебя позывы в туалет?
– Я не буду тебе отвечать на такие вопросы!! – зло, громко отрезала она.
В глазах сверкнула слеза и что-то напоминающее фанатический огонь, или ему показалось от усталости и непонимания ее праведного гнева.
– Ольга Львовна!! – рявкнул Больших.
– Да-а, – перепуганно отозвалась женщина, входя в комнату.
– Вы слышали, что я спрашивал?!
– Да-да.
– Отвечайте!!
У Ольги Львовны тоже засверкали слезами глаза, правда, без фанатизма, она неуверенно посмотрела на Веру, но ослушаться Степана, невзирая на протестующий жест дочери, не осмелилась.
Кишка тонка у Веры со всей ее упертой глупостью тягаться с Больших!
– Ну да, Верочка жаловалась, что часто хочет в туалет, а сходить не может, и что щиплет и больно…
– Мама!! – взревела Вера, осуждающе.
