Значит, вот она какова, та темноволосая, стройная, с
тревожным голосом. Любимая женщина «бронзовой маски». Его жену зовут Анна.
Любит ли она Манихина, интересно знать? Такого жуткого, такого… А как к нему
относится Марина? Что за отношения связывают этих троих?
Секундочку, добрый доктор Меншиков! А позвольте
осведомиться, какое до всего этого ваше, пардон, собачье дело? Не лучше ли
вернуться к гораздо более безопасной теме – насчет гиперарсеникума?
– Так как вы, Петр Федорович, к этой версии относитесь?
– А вы? – вприщур глянул на него Манихин.
– Э-э… Как бы это поточнее выразиться… с изумлением, –
решительно сказал Александр. – Оно конечно, наука имеет много загадок, да и в
вопросах патологической токсикологии я совершенно не специалист, а все-таки –
отношусь с изумлением.
– Грубо говоря, вы считаете эту версию туфтой? – спокойно
расставил точки над «i» Манихин.
Александр дипломатично пожал плечами. Есть многое на свете,
друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам, и все такое прочее. Однако же…
гиперарсеникум… это, воля ваша, господа, как-то крутовато!
– А почему, собственно? – не унимался Манихин. – Ведь меня
никто не травит. Мои домашние едят ту же пищу, что и я. Кстати, как правило,
готовлю я сам, я очень люблю готовить. Кроме того, в этом доме живут самые
близкие мне люди, которым я вполне доверяю. Моя жена, с которой мы вместе
двадцать лет, с которой прорвались друг к другу через такие препятствия, что и
в страшном сне не приснятся. Парень, которому я спас жизнь. – Он неопределенно
мотнул головой, но нетрудно было догадаться, что имеется в виду Серега. – И
девушка, которая дважды спасла жизнь мне. Понимаете? И все-таки…
– И все-таки вы не очень-то верите в этот самый
гиперарсеникум?
– Я не знаю, во что я верю или не верю, – сказал Манихин. –
Знаю одно: я раньше не был таким. Я хочу избавиться от этого, понимаете?
– Еще бы! Но как? Унитиол, я так понял, пробовали?
– Говорю же, я пробовал все, что можно и нельзя. Но картина
усугубляется. Из моего дома удалены все зеркала, но я представляю, какое у меня
лицо. И когда я думаю об этом – а думаю я об этом постоянно! – у меня возникает
одно-единственное желание. Догадываетесь, какое?
Александр кивнул, не поднимая глаз. У него бы, наверное,
возникло такое же самое желание, если бы судьба его так заклеймила…
И вдруг мелькнуло страшное подозрение. Он ведь до сих пор не
знает и не понимает, зачем его позвал к себе этот странный, страшный и
несчастный человек. А что, если Манихин хочет купить врача… вернее, купить у
врача… средство, которое поможет ему быстро развязаться? В этом и заключается
для него понятие помощи?
Ну, коли так, «бронзовая маска» дал маху. Сделал ставку не
на того человека! Здесь нужен тот добрый доктор, который ратует за эвтаназию, а
не доктор Меншиков.
В таком случае не пора ли задать главный вопрос, дать
решительный ответ – и убраться восвояси?
– Петр Федорович, почему вы меня сюда позвали?
Тот поднялся с кресла, медленно прошел к высокому, во всю
стену, стояку, на котором в причудливом беспорядке были расставлены горшки и
ящики с самыми разнообразными цветами. Взял красивый глиняный кувшин,
попробовал пальцем воду, начал поливать растения, порою разминая землю пальцем.
Обернулся к Александру:
– Вы удивлены? Я почему-то всегда особенно любил домашние
цветы. Не садовые, они обыкновенны, а этих вот затворников. Может быть,
предчувствовал, что и сам сделаюсь когда-нибудь затворником? Общение с ними
меня неведомым образом утешает, ну, не то чтобы совсем утешает, но успокаивает.
Поболтал в кувшине испачканными землей пальцами, обтер руки
тряпицей, засунутой сбоку стеллажа; постоял молча, глядя на зубчатые, лапчатые,
перистые листья; потом заговорил:
– Вы спрашиваете, почему я вас позвал? Ну, если честно… вы
не поймете, ни за что не поймете… но когда я увидел вас там, на берегу… Да не
смотрите так, я же говорю, вы не поймете. А объяснить это я не могу. И не хочу.
– Да я не про то, – отмахнулся Александр. – Я про другое.
Почему, вернее, зачем вы позвали меня?
Темные губы дрогнули, ослепительно светлые глаза прямо
взглянули в глаза Александра.
– На этот вопрос я отвечу. Я хочу сделать вам одно
предложение. Я дам вам десять тысяч долларов. А вы… вы съездите на Дальний
Восток. Это последнее средство спасти меня. Спасти мое лицо. Спасти мою жизнь…
Август 2001 года, Зеленый город
Вот уже больше года она здесь… Как странно складывается
жизнь! Хочешь с чем-то покончить побыстрее, а оно тянется, тянется, словно
безразмерная синтетическая нить, и будто нет ей конца. На самом деле, конечно,
рано или поздно порвется и эта нить, однако запас ее прочности куда больше, чем
тебе казалось в первую минуту.
Марина медленно вращала лежащий на столе металлический диск
с комом серо-белой фаянсовой глины, рассеянно касаясь его пальцами правой руки,
но никак не решаясь начать работать. Это состояние нерешительности вот уже
сколько времени свойственно всем ее мыслям и поступкам.
Плохо это или хорошо, что желаешь одного, а выходит совсем
другое?.. Марина всегда считала, что ее жизнь, ее судьба – не более чем мягкая
глина в руках какого-то мастера, который вращает, задумчиво вращает свой круг,
поддаваясь когда определенному желанию, когда интуиции, когда сознательно,
когда непроизвольно шевелит пальцами, то слегка, то сильно вдавливая их в глину
– и сам порою удивляется полученному результату. Ну да, недаром скульпторы
любят говорить что-то вроде: «Глина сама себя лепит», или «Глина сама выведет»,
или «Глина сама все знает». Раньше это казалось Марине странным, нелепым – ну
ведь человек же знает совершенно точно, что он хочет вылепить, кружку, к
примеру, коня или русалку! Она, скажем, всегда начинала с карандашного эскиза,
держала его перед собой на столе и старалась строго следовать ему. Хотя рисунок
– он ведь плоский, он ведь никакой… Постепенно она поняла, что расхожее
выражение о послушной глине (ну вот порою говорят о каком-то человеке, он-де
такой бесхарактерный, легко поддается чужому влиянию, просто послушная глина в
чьих-то руках) не более чем метафора, выдуманная людьми, которые совершенно, просто
клинически не представляют, о чем они говорят. Разве что ремесленник-гончар,
который на своем гончарном круге накручивает десятки одинаковых кувшинов или
кринок, мог бы так сказать. Но не скульптор, который подчиняется даже не
вдохновению, а настроению…
