– Насчет каждого-всякого не скажу, а вот Лукьянова
вообразить в качестве бабника мне очень даже затруднительно, – угрюмо хмыкнул
Бушуев. – Он женат был, двух дочек своих любил без памяти, тем паче что одна
болела очень сильно, он ее жалел прямо не знаю как…
– Ну, насчет дочек ничего не скажу, а вот жена явно не
стена, – пробормотал Кашин, что вызвало наконец на лице оперативника Бушуева
проблеск усмешки.
Дело в том, что его приятель, прокурорский следователь Антон
Кашин, буквально месяц тому назад женился на какой-то серой мышке, молоденькой
докторше, приехавшей в районную поликлинику по распределению, и после этого
бывший мартовский котяра заделался вдруг таким подкаблучником, что бывшие его
собутыльники и соратники по блядкам только руками разводили. Если бы молодая
услышала о том, что она не стена, пожалуй, Антону солоно бы пришлось!
– Да не в этом дело, а в характере, – пояснил Бушуев. – Как
говорится, с кем не бывает, но в том-то и дело, что с Лукьянычем этого сроду не
случалось. Все знали, что он к своей Катерине бежит как заколдованный, даже
когда они ссорились на всю деревню, как вчера. Но если все же предположить, что
у него ум за разум зашел, я совершенно не понимаю, из-за кого. Нету в Заманихе
такой женщины, чтобы ее Лукьянов мог затащить к себе на охраняемый объект и там
попытаться изнасиловать. Ну просто нету!
– Отчего ж нету? – задумчиво повел бровью Кашин. – А эта,
как ее, уборщица… роковая такая брюнетка? Вроде бы у нее косища невиданная… И
вроде бы она носила ее заколотой на затылке шпильками, или мне память изменяет?
Из-за такой красоты любой, самый верный муж запросто может с пути сбиться,
разве нет?
Бушуев исподлобья глянул на приятеля и боевого соратника.
Анюта не могла не произвести впечатления даже на новобрачного подкаблучника
Кашина. Ишь ты, делает вид, что не может вспомнить ее имени. А у самого глаз
горит совершенно по-старому, совершенно как до свадьбы!
– Уборщица Анна Калинина, если ты имеешь в виду именно ее,
уехала на сессию во Владимир, – проинформировал Бушуев. – И еще не
возвращалась.
Сказал – и стиснул зубы так, что желваки заходили по щекам.
Насчет Анюты он уже слышал… дважды слышал. На тему, что город Владимир не столь
далеко, не за тридевять земель, вполне можно вечерком незаметно появиться в
родном селе, а потом – словечко потом было выделено особенным подленьким
образом – успеть слинять обратно во Владимир. И быть уверенной, что алиби тебе вполне
обеспечено. А вот если болезную Анютину тетку, у которой девушка остановилась,
по-умному прижать, она вполне сможет расколоться и выболтать, была Анюта дома
прошлой ночью ли нет. Спала в своей постели или играла в жизни бедолаги Коли
Лукьянова самую что ни на есть роковую и смертельную роль.
Причем это предположение Бушуев слышал от людей, которым
отлично известно было, во-первых, что покойный Лукьяныч в самом деле был
образцовый муж и отец, а во-вторых, что эта самая Анюта Калинина – для
оперативника Бушуева не совсем, как бы это поточнее выразиться, посторонний
человек. Конечно, не стоит видеть в этих измышлениях злобы человеческой: эти
советчики-подсказчики искренне хотели навести следствие на верный путь. Ведь и
в самом деле – если кто-то из заманихинских женщин способен заставить мужика
голову потерять, вплоть до того, что он на должностное преступление пойдет, так
лишь только она, Анютка… Причем все в Заманихе, а то и в районе прекрасно
знали, в какой непростой узел завязались отношения между черноволосой и
черноглазой красоткой Анютой, оперативником Бушуевым и бывшим шофером милиции,
а ныне турбазы Петром Манихиным. И, называя Анюту в качестве той женщины, из-за
которой погиб бедолага Лукьяныч, они как бы намекали: а ведь его убийцей мог
стать кто-то из тех двоих мужчин, которые люто соперничали из-за Анюты и друг с
другом, и с каждым, кто готов был к ней хоть шаг шагнуть!
И про себя Бушуев совершенно точно знал: Лукьянова не
убивал, сберкассу не грабил. А всякому, кто в этом усомнился бы, мог предъявить
алиби: всю ночь ограбления он провел на выезде в Колодяжной Норе (так
называлась деревня в десяти верстах от Заманихи). Там горела школа-интернат, и
на ЧП были согнаны не только пожарные части и «Скорые» аж из райцентра, но и
оперативная дежурная бригада милиции. То есть Бушуев был чист, аки агнец.
Анюты, на счастье, тоже не было в Заманихе. Что касается Петра Манихина…
Что касается Петра Манихина, то оперативник Бушуев отдал бы
десять лет жизни, лишь бы этот фрукт оказался замешан в ограблении! А по зрелом
размышлении и пятнадцать отдал бы.
Август 2001 года, Зеленый город
Александр открыл глаза и тотчас опять зажмурился – так
ударило светом. В памяти возник образ ярких ламп, горящих над операционным
столом, и его обдало враз жаром и холодом: «Как? Почему я здесь? Попал в
аварию? Когда?» В то же мгновение почему-то остро запахло смородиновым листом,
и этот запах-воспоминание вернул память о случившемся: вот он дерется с
Серегой, настигшим его под прикрытием этой самой смородины, вот подбегает еще
кто-то, какая-то женщина, Александр ее и не разглядел, потому что она набежала
сзади, но, наверное, пнул довольно сильно, так как она отлетела в сторону и уж
больше не приставала; вот он отшвырнул и Серегу и ворвался наконец в дом, вот
оказался лицом к лицу с бронзовой маской… и в этот миг его настигло осознание
дикости и бесконечной детской глупости своего поступка.
Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед за
поганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда.
Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскорее
дать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Сереги
и прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То есть
оскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александр
понимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно было
ответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. И
он даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшего
сейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывало
синими, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, не
то инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя с
людьми, заклейми его жизнь таким лицом.
И это было его последней сознательной мыслью. Потому что
вслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело,
словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребить
их. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом все
исчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.
