– Байру – это гениальная идея, просто гениальная, – воскликнул, когда я вошел, Ален Таннер, буквально дрожа от восторга. – Признаюсь, о нем я в жизни бы не подумал; нет, он большой молодец, этот Бен Аббес…
Мари-Франсуаза встретила меня сияющей улыбкой; она не только, судя по всему, рада была меня видеть, но и вообще прекрасно выглядела. Наблюдая, как она суетится на кухне перед разделочным столом, в фартуке с юмористическими надписями типа “Не кричите на кухарку, это дело хозяина”, трудно было представить себе, что еще несколько дней назад она читала лекции аспирантам о том, в каких необычных условиях Бальзак правил корректуру “Беатрисы”. Она приготовила вкуснейшие тарталетки из утиной шейки с шалотом. Ее муж в страшном возбуждении открыл одну за другой бутылку кагора и сотерна, но спохватился, что я непременно должен попробовать его портвейн. Пока что я не совсем понимал, почему возвращение Франсуа Байру на политическую арену такая уж гениальная идея, но был уверен, что Таннер не замедлит пояснить свою мысль. Мари-Франсуаза благосклонно смотрела на мужа, явно испытывая облегчение оттого, что он отлично справляется с ситуацией и так органично входит в роль кабинетного стратега – которую он с успехом сможет сыграть в присутствии мэра, доктора, нотариуса и прочих местных нотаблей, по-прежнему многочисленных в таких провинциальных городках, к тому же в их глазах он будет навсегда увенчан славой бывшего спецслужбиста. Их затворничество, судя по всему, представало в самом радужном свете.
– Байру столь замечателен и незаменим, – продолжал с энтузиазмом Таннер, – благодаря своей вопиющей глупости. Его политический проект всегда сводился лишь к желанию любыми средствами дорваться, так сказать, до высшей власти; он никогда не имел и даже не делал вид, будто имеет хоть какие-то собственные идеи, на этом уровне такое нечасто увидишь, согласитесь. Зато в результате он идеально подходит для воплощения самого понятия гуманизма, тем более что он мнит себя Генрихом Четвертым и выдающимся модератором мирного межрелигиозного диалога; кстати, он высоко котируется у католического электората, успокоенного его глупостью. Именно это и нужно Бен Аббесу, который стремится стать символом нового гуманизма и позиционировать ислам как новый объединяющий гуманизм в его законченной форме, и, между прочим, он вовсе не кривит душой, заявляя о своем уважении ко всем трем авраамическим религиям.
Мари-Франсуаза позвала нас за стол; она сделала салат из бобов с листьями одуванчиков и ломтиками пармезана. Это было так вкусно, что на мгновение я потерял нить разговора.
– Католиков во Франции практически не осталось, – продолжал Таннер, – но они всегда казались неким непререкаемым моральным авторитетом. Бен Аббес, во всяком случае, с самого начала старался снискать их расположение: в течение прошлого года он, по меньшей мере, раза три съездил в Ватикан. Считаясь, хотя бы в силу своего происхождения, защитником ценностей третьего мира, он сумел в конце концов успокоить консервативный электорат… В отличие от своего вечного оппонента Тарика Рамадана, отягченного грузом троцкистских связей, Бен Аббес ни разу не засветился с левыми антикапиталистами. Он отлично понял, что правые либералы победили в “битве идей”, что молодежь нынче пошла бизнес-ориентированная, а рыночной экономике альтернативы нет, и это уже признано всеми. Но истинная гениальность мусульманского лидера состоит в том, что он понял: основной ставкой на предстоящих выборах будет не экономика, а моральные и прочие ценности и на этом поле правые тоже готовы выиграть “битву идей”, даже не слишком утруждаясь. Рамадан представлял шариат как новаторский, если не революционный проект, тогда как Бен Аббес возвращает ему иные приоритеты – традиционность и надежность, с легким налетом экзотики, что делает его еще более привлекательным. Что касается восстановления семейных ценностей, традиционной морали и тем самым, по существу, патриархата, то тут перед ним расстилаются необозримые просторы, где правоцентристам, как и Национальному фронту, нет места – слишком велик риск, что последние ветераны шестьдесят восьмого года обзовут их реакционерами, а то и фашистами. Эти дышащие на ладан мумии прогрессизма давно себя исчерпали в общественном плане, но, засев в медиатических крепостях, еще умудряются метать проклятия, обличая наши злосчастные времена и тошнотворную атмосферу, которая сгущается в стране; один лишь Бен Аббес для них неуязвим. Закованные в кандалы идейного антирасизма, левые лишены возможности не только бороться с мусульманским кандидатом, но даже критиковать его.
Мари-Франсуаза подала тушеные бараньи голяшки с жареной картошкой, и у меня голова пошла кругом.
– Ну все же он мусульманин, – смущенно возразил я.
– Да, и что из того? – Просияв, Таннер взглянул на меня. – Он мусульманин, но умеренный, вот в чем суть. Он постоянно твердит об этом, и так оно и есть. Считать его талибом или террористом было бы грубой ошибкой; ничего, кроме презрения, он к ним не испытывает. Когда он пишет об этом на страницах “свободной трибуны” в “Монд”, за откровенным моральным осуждением чувствуется явная нотка презрения; в сущности, он считает террористов дилетантами, Бен Аббес на самом деле очень ловкий политик, наверняка самый ловкий и самый изворотливый во Франции после Франсуа Миттерана. И в отличие от Миттерана, ему присуще подлинное видение истории.
– Короче, вы считаете, что католикам нечего опасаться.
– Им не только нечего опасаться, им, напротив, даже есть на что надеяться! Знаете… – Он смущенно улыбнулся. – Я уже десять лет изучаю казус Бен Аббеса и без преувеличения могу сказать, что знаю его, может быть, лучше многих во Франции. Я практически всю свою карьеру посвятил наблюдению за исламистскими движениями. Первым моим делом – я был еще совсем молод и учился в Школе полиции в Сен-Сир-о-Мон-д’Ор – стали теракты 1986 года в Париже, прямым заказчиком которых, как в итоге выяснилось, была Хезболла, а косвенным – Иран. Затем я занимался алжирцами, косоварами, политическими движениями, близкими к Аль-Каиде, и террористами-одиночками… этот поток не иссякал никогда, менялись только формы. Так что Мусульманское братство сразу попало в поле нашего зрения. Нам понадобился не один год, чтобы убедиться – у Бен Аббеса существует настоящий проект, и даже весьма амбициозный проект, не имеющий ничего общего с исламским фундаментализмом. В ультраправых кругах распространено мнение, что если мусульмане придут к власти, христиане непременно получат унизительный статус зимми, граждан второго сорта. Понятие “зимми” действительно является одним из общих принципов ислама, но на практике статус зимми довольно гибок. Земля ислама характеризуется невероятной протяженностью; практика ислама в Саудовской Аравии не имеет ничего общего с тем, что мы наблюдаем в Индонезии или Марокко. Что касается Франции, то я совершенно уверен – и готов держать пари, – что христианский культ не только не подвергнется гонениям, но, напротив, субсидии на католические организации и содержание культовых сооружений возрастут – они могут себе это позволить, ведь средства, поступающие мечетям от нефтяных держав, будут все равно гораздо выше. А главное, заклятым врагом мусульман, внушающим им страх и лютую ненависть, является вовсе не католичество, а секуляризм, антиклерикализм, атеистический материализм. Католики для них просто верующие, а католичество – одна из трех мировых религий; их всего-то надо уговорить сделать следующий шаг и принять ислам: вот исконное, истинно мусульманское видение христианства.
