Прочитав название, Василиса побледнела, но отказаться не посмела и взяла книжечку в руки.
– Почитайте на досуге, – посоветовала ей заведующая и тактично добавила: – Многим помогает. Стучите – и откроется вам, – перешла она на библейский слог и мысленно попрощалась с сотрудницей, так и не удовлетворив ее просьбу о трех днях за свой счет.
– Сволочь, – прошипела, выйдя от нее, Василиса Юрьевна и, подойдя к стенду с документацией, засунула брошюру в окошечко из прозрачного пластика, где торчала «Книга жалоб и предложений».
С каждой минутой круг вокруг изнемогавшей от тоски и голода Василисы становился все у́же. В нем уже не было места ни старшим Ладовым, ни Бектимировым, ни воспитанникам старшей группы детского сада № 69, ни их родителям, так и норовившим влезть в него без приглашения. И пока шло собрание, Ладова все время ловила на себе любопытные взгляды присутствующих и ждала, когда же начнутся вопросы, напрямую не связанные с повесткой дня.
– Вы хотите спросить меня, как Женя? – поинтересовалась она у Дмитрия Владимировича Щербины, любившего посещать родительские собрания не в пример его вечно сидевшей в салонах красоты супруге.
– Жена просила узнать, – неуверенно промямлил заботливый папаша, – не собираетесь ли вы увольняться или, может, того… – он изобразил округлившийся живот, – в декрет?
– Правда-правда! – засуетились любопытные мамочки за спиной у мужественного Щербины. – Вы женщина молодая, не замужем. Вам нужно личную жизнь устраивать, – покровительственно щебетали считавшие себя умудренными жизненными опытом молодые женщины.
– Ну и что? – уставилась на них Василиса, не понимая, чем вызван такой интерес к ее личной жизни.
– Как «ну и что»?! – ахнули родительницы. – На следующий год подготовительная группа – последняя, дети вас любят, а вдруг вы – раз – и оставите их? Нам бы не хотелось…
«А обо мне вы не хотите подумать?» – чуть не слетело с языка обычно сдержанной Василисы Юрьевны, но вместо этого она произнесла универсальное:
– Я вас понимаю.
– И мы вас понимаем! – радостно зачирикали не распознавшие иронии мамочки и снисходительно добавили: – Конечно, замуж надо…
– А кто вам сказал, что я не замужем? – тихо проговорила Ладова, не отводя глаз от родительских лиц.
– Да?.. – удивился Щербина, но тут же получил в бок локтем от одной из родительниц.
– Да, – гордо ответила Василиса и захлопнула блокнот, в котором по ходу собрания делала кое-какие пометки.
– Но мы можем попросить вас, чтобы вы довели наших детей до конца? – взмолилась мать Танечки Чебурахиной.
– Время покажет, – таинственно улыбнулась Ладова и, объявив, что ее рабочий день подошел к концу, начала собираться домой.
В отличие от нее, родители старшей группы расходиться не спешили. Они просто поменяли место дислокации и, столпившись у входа в детский сад, разгоряченно начали обсуждать коварство Василисы Юрьевны, никак не желавшей входить в их положение.
– А ведь мы на нее рассчитывали! – возмущались родители и грозились написать жалобу. – Пусть думают, кого на работу принимают. И ведь главное, в нашу группу!
Больше всех возмущался почувствовавший себя преданным Дмитрий Владимирович Щербина, во всех смыслах возлагавший большие надежды на Василису Юрьевну. Признаваться в них он, разумеется, не торопился, но выйти на городскую администрацию, обещал.
– Я до мэра дойду! – грозился Щербина, устрашающе позвякивая ключами от машины, и бросал нетерпеливые взоры на детсадовские двери, откуда все никак не желала выходить к народу Василиса Ужасная.
– И правильно! – единодушно поддерживали его взволнованные мамочки, даже не предполагая, как близок к ним был в данный момент глава города, машина которого уже добрых полчаса стояла за воротами детского сада № 69.
Ладова узнала бы ее из тысячи других. И не потому, что помнила номер или цвет, а потому, что безошибочно, с закрытыми глазами, могла определить, кто в ней находится. Впервые в жизни Василиса не боялась разочароваться, ибо знала, что как только она подойдет к этой знаменитой на весь город серебристой «Волге», ее задняя дверца откроется автоматически.
Ступая на полусогнутых, словно по воздуху, Ладова молча прошла сквозь толпу разинувших рты родителей и не помня себя двинулась к воротам детского сада, за которыми ее приветствовала открытой дверцей машина Андрея Александровича Хазова. Круг замкнулся.
Дальше, уверяла Василиса, произошло то, что произошло.
– Потому что так должно было произойти, – объяснила она Гульке, ловившей каждое слово подруги с таким выражением лица, словно в телевизоре пропало изображение и последнюю серию душещипательного сериала оставалось воспринимать только через один-единственный канал информации, слуховой.
Ладова не торопилась делиться подробностями, да Гульназ и не требовала, потому что до сих пор не забыла тех минут сладчайшего одиночества, которые давались ей в юности на то, чтобы прокрутить в голове все мельчайшие подробности, начиная от неосознанно брошенного слова и заканчивая легким прикосновением. И его, этого легкого прикосновения, было достаточно для того, чтобы тело содрогнулось, словно от мощного электрического разряда, и тебя обдало жаром.
Что же тогда говорить о той части отношений между мужчиной и женщиной, переживать которую можно было снова и снова даже в отсутствии партнера, просто закрыв глаза. И потому, как замолкала Василиса, растерянно глядя куда-то внутрь себя, и потом долго искала нужное слово, Гулька понимала, что теперь на ладовской орбите вращается один-единственный электрон. Она даже знала его имя, но не произносила его вслух, тактично выжидая время, когда ее выпорхнувшая из реальности Васька объявит его сама.
Аналогичную выжидательную позицию заняли и старшие Ладовы, молча переглядывавшиеся всякий раз, когда вечером за их дочерью захлопывалась входная дверь.
– Как в гостинице, – вздыхала Галина Семеновна и виновато смотрела на мужа.
– Бывает и хуже, – как мог, успокаивал жену Юрий Васильевич. А сам в это время гнал прочь мысли о том, что происходит между его драгоценной Васькой и ненавистным теперь Хазовым.
– Бывает… – соглашалась с ним его Галя, но на разговор с дочерью не отваживалась.
– Тогда скажу я! – грозился Ладов, но тоже никак не мог осмелиться, потому что, как только Василиса оказывалась дома, она присаживалась к отцу поближе и, положив голову тому на плечо, тихо говорила о чем-то совершенно незначительном, обыденном. Правда, делала она это так, что у Юрия Васильевича возникало ощущение полного умиротворения. Лексического запаса старшего Ладова не хватало для того, чтобы объяснить это состояние, поэтому он неосознанно потирал себе грудь и громко вздыхал, пугая Василису.
– У тебя что-то болит, пап? – волновалась она и заглядывала ему в глаза.
– Нет, – старательно тряс головой Ладов, стесняясь смотреть в лицо Василисе, потому что представлял, что тот, чужой, наверное, вот так же смотрит, а потом целует, всюду целует его девочку.
