– Ты делаешь успехи, – подмигнула ей Юлька и тут же исчезла из поля зрения, сверкнув на прощание узкой голой спиной.
– Моя дочь предпочитает танцевать с молодыми людьми, – пожаловался Андрей Александрович Василисе на одиночество и пригласил ее на танец.
– Она может себе это позволить, – с достоинством ответила ему Ладова, но позиции не удержала и встречно посетовала: – Не то, что я.
– Лукавить не буду, – Хазов умело повел партнершу, – пары я для тебя здесь не вижу. Ну а если и вижу, то это те, чьи сердца давно и бесповоротно отданы в бережные руки жен. Вот, например, тот мужчина… – Андрей Александрович показал глазами на отца Лизы Кочевой. – Посмотри, как он на тебя пялится.
– Я бы тоже на его месте на меня пялилась. Я здесь самая большая. Можно сказать, громадная.
– Ты здесь самая красивая, – перебил ее Хазов, но побоялся быть превратно истолкован и тут же добавил: – Это я тебе по-отечески говорю. Не подумай.
– Да я и не думаю, – успокоила его Василиса и расстроилась. Больше танцевать не хотелось, но бдительная Галина Семеновна берегла семейную честь и тут же на смену Андрею Александровичу отправила старшего Ладова. Юрий Васильевич отдавил дочери все ноги, сказал, что он вообще не по этой части, и подвел Василису к матери, как будто следующей была ее очередь.
– Не устала? – забеспокоилась та и, не успев получить ответа на вопрос, была увлечена под руку развеселившимся Хазовым.
– Дочь, извини, – покаялся Ладов. – Больше не могу. Не люблю я эти ваши туда-сюда…
– Да ладно, пап, – махнула ему рукой Василиса, а потом снова оказалась в объятиях, на этот раз учителя ОБЖ, честно признавшегося ей, что так, как стреляла она, Ладова, в ее классе не стрелял никто. Поэтому, если вдруг захочется пострелять, соскучишься, так сказать, по тиру, по матам, приходи, не задумываясь, буду ждать.
– Приду, – пообещала учителю Василиса и уселась за стол, чтобы переждать быструю часть дискотеки.
Тюрин в этот вечер не танцевал ни разу, как его ни упрашивала раздухарившаяся Ежиха, в честь праздника нацепившая на себя актуальную в этом сезоне диадему с фальшивыми брильянтами. Илья был неприступен, держался мужской компании, но в коридор, где из-под полы разливалась водка, предпочитал не выходить, памятуя позор, когда-то пережитый в доме Ладовой. Поначалу ему хотелось напомнить о себе, пригласить Василису на танец, может быть, даже произнести слова извинения, но потом желание исчезло, и он с упоением впился в нее взглядом, чтобы множить и множить ее недостатки – от фигуры до цвета волос. К концу выпускного Тюрин уже ненавидел ту, с кем периодически открывал новую для себя часть взрослой жизни, и наслаждался победой над ни о чем не подозревающим противником.
Итоговая часть воспроизведенной в Василисином дневнике истории занимала всего полстраницы и состояла из нескольких предложений, ключевые слова которых Ладова старательно обвела ручкой по нескольку раз. «Увиделись в ноябре. От неожиданности (рядом со словом «неожиданность» стоял жирный вопросительный знак) затрясло. Сказал, что ни о ком другом не может думать, что несколько месяцев ищет встречи, но не знает, как уговорить меня хотя бы выслушать. Зачем я повела его к себе (снова жирный вопросительный знак), не знаю. Переспали. Когда все закончилось, сказал, что «отымел половину группы» (в скобках жирным – «Врет?») и теперь точно знает, что именно я ему не подхожу. Просто хотел проверить, а вдруг… Оказалось, никаких «вдруг». Его женский идеал лежит в другой плоскости. Мой мужской тоже».
После заключительной встречи с Тюриным Василиса с энтузиазмом отдалась поиску идеальных отношений, но так и не нашла ответа на мучивший ее вопрос: «Что во мне не так?» И ни легкомысленные знакомства с сомнительными личностями брутального типа, ни случайные связи ровно на одну ночь, ни опыт чуть более долгих отношений не придвинули ее ни на шаг к пониманию самого главного – секрета своей женской привлекательности. Вот тогда Ладова и сдалась: махнула на себя рукой, набрала восемь лишних килограммов и сожгла дневник, таким образом уничтожив все компрометирующие себя заметки. Но, правда, прежде чем приговор был приведен в исполнение, печатными буквами написала: «Какая же я была дура», – и закрыла страницу огромной буквой «Z».
В то, что наступит новая жизнь, Василиса больше не верила и меланхолично плыла по течению, успокаивая себя традиционным «От судьбы не уйдешь».
«Еще как уйдешь!» – в два голоса убеждали ее подруги, но она только отмахивалась в ответ, потому что признать их правоту означало начать что-то делать, а вот именно этого ей и не хотелось. Поэтому Ладова вошла в образ, и этот образ был о трех головах.
Первая из них являла тип жизнерадостной подруги, иногда, правда, демонстрирующей приступы ипохондрии, но незначительно, так сказать, не отягощая общения. В этом амплуа Василиса была всегда желанным гостем за любым столом и в любой компании, потому что, как показала практика, у нее было прекрасное чувство юмора, сверхтерпимость к человеческим недостаткам и искреннее дружелюбие. К собственным несовершенствам она относилась весьма иронично, корила себя за то, что любит поесть, любит покурить, любит выпить и не любит физкультуру. Категорически. А еще Василиса любила рассуждать о несбыточном. Например, о том, что бы она сделала, если бы стала министром культуры.
– Я бы ввела жесточайшую цензуру на изображение женского тела в литературе, в модных журналах и в кино. И первое, и второе, и третье в комплексе уничтожили в сознании среднестатистического мужчины образ женщины с нормальными человеческими формами. Переведи ему, – требовала Ладова от залетевшей в город на неделю Юльки, которая для компании прихватила с собой бойфренда французского происхождения.
– Зачем? – удивлялась Хазова.
– Затем, что у них тоже есть такая проблема. Пусть знает.
– У него нет такой проблемы, – отказалась переводить Юлька. – Хватит молоть чепуху.
– Хазова, – Василиса с наслаждением затянулась и выпустила в сторону француза струю дыма, – это не чепуха. Ты разговариваешь на пяти языках?
– Ну…
– Тогда скажи мне, в какой литературе ты видела описание толстой женской ноги, от лицезрения которой мужчина впадает в полный восторг?
– У Рабле, – ответила Юлька, а француз, услышав знакомое имя, занервничал и тронул ее за плечо. Она что-то быстро прокартавила ему в ответ, а потом по-русски перечислила имена раблезианских красавиц: Гаргамелла, Бадбек и руками попыталась изобразить их внушительные формы.
– Это сатира, – скривилась Василиса. – А ты мне назови хотя бы одно произведение не сатирического характера, где было бы описано соитие между мужчиной и женщиной таким словами: «толстая лодыжка привела его в трепет», «широкое запястье приятно возбуждало его», «бесформенное тело вызывало сексуальное желание», «ее толстые пальцы умело ласкали его живот» и т. д. Можешь?
Хазова на секунду задумалась.
– Конечно, не можешь! – торжествующе воскликнула Ладова. – Зато если поменять толстую лодыжку на тонкую, широкое запястье – на узкое, бесформенное тело – на хрупкое или точеное, толстые пальцы – хотя бы на длинные, то ты попадешь в десяточку. То есть в стандартный набор художественных приемов, используемых для создания эротических образов. Не права я?
