Говоря словами Библии: и было так. От террасы на юг вела мощенная диким камнем тропинка. В конце недлинной аллеи из аккуратно подстриженных тисов по бокам от тропинки стояли два каменных столба со скульптурными ананасами наверху. А дальше, чуть справа, располагался теннисный корт – от террасы его заслоняла живая изгородь.
Облачившись в спортивную куртку и фланелевые брюки, я, подобно краснокожему индейцу, крадучись пробрался через кусты можжевельника и без десяти три уже сидел в засаде возле корта.
Не стану притворяться, будто мне незнакомо явление, которое обычно называют «бабочки в животе». Человек, пытавшийся выдать себя за Гасси Финк-Ноттла в присутствии четырех тетушек в нетопленом доме в Гемпшире, причем в карбюраторе у него плескался один только апельсиновый сок, знает, что такое страх. Когда я, шестнадцалетний актер, ждал в кулисах, пока Елена закончит свои нескончаемые жалобы и настанет время афинским ремесленникам выйти на сцену, чуточку развеселить публику, ладони Основы так вспотели, что ему едва ли стоило садиться за ткацкий станок. Однако та минута возле теннисного корта, безусловно, была достойна войти в десятку, а возможно, даже и в тройку призовых мест.
И вот сквозь просвет между ветками я вижу: добыча приближается. Помни, Вустер, сказал я себе, все это ради твоего друга детства, славного П. Бичинга. Помни о Бичинге…
Амелия Хаквуд была одета в платье для тенниса длиной почти до щиколотки – и чертовски стройные были у нее щиколотки, в беленьких носочках. Волосы перехвачены лентой, а в руках ракетка – Амелия задумчиво ею размахивала. В другом доме, где нет Дж. Мидоус, Амелия сошла бы за красавицу. Даже и так вполне можно понять Вуди, влюбившегося в нее по самые уши.
Гибкая фигурка, свежий цвет лица… А все-таки чего-то недостает. Искры, огня. Лицо ее, как однажды выразился Дживс, вянет, как цветок, в бесплодье умственного тупика
[21]
.
– Эге-гей! Добрый день! – крикнул я, выскочив ей навстречу.
Амелия шарахнулась, прижимая руку к груди.
– Ой, как вы меня напугали!
– Ожидали увидеть инструктора из Бландфорд-Форума, верно?
– Что? Нет, я…
– Просто вышли мячиком постучать? Хотите, буду подносить мячи?
– О чем вы говорите?
– Между прочим, очаровательное платьице. Вам идет. Подчеркивает фигуру и так далее.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Великолепно! Спасибо большое! Самочувствие прекрасное, а вы еще прекрасней. Просто картинка!
– Простите, мне надо идти…
С каждым моим наскоком Амелия пятилась назад. Я напряг память: за что она особенно упрекала Вуди? Кажется, местные девушки гладили его по рукаву…
В критическую минуту мы, Вустеры, действуем решительно. Я шагнул вперед, протянул руку… и погладил.
– Чудесная материя, знаете ли! Хотите, теннисный прием покажу? Меня ему научил парень из оксфордской команды!
С этими словами я зашел ей за спину, обхватил ее ладонь, сжимающую рукоятку ракетки, и принялся энергично этой ракеткой размахивать. Даже Большой Билл Тилден
[22]
одобрил бы мой замах.
Амелия вырвалась, несколько покраснев. Я надеялся, что сей румянец предвещает прощение страдальцу Вуди. Впрочем, крупную сумму я бы на это не поставили.
– Кто вы? – спросила Амелия, одергивая рукав.
У меня вновь отвисла челюсть. К такому вопросу я не был готов и внутренне заметался, не зная, назваться ли Вустером или Уилберфорсом. Не в силах выбрать, я решил обойтись вовсе без слов. Просто наклонился и поцеловал Амелию в щеку.
И еще не успев выпрямиться, услышал ее возглас:
– Джорджиана!
Мгновенно выйдя из клинча, словно боксер при звуке судейского свистка, я отскочил назад и в самом деле увидел в двух шагах от нас Джорджиану, тоже одетую для тенниса.
Амелия перестала для меня существовать. Ножки, минуту назад казавшиеся такими стройными, теперь напоминали мне одного типа, Дживс его называл Оззи Мандером
[23]
или как-то похоже, от которого остались только две каменные ноги в песках, без туловища. То есть ноги Амелии, само собой, по-прежнему были при теле, но вы меня поняли.
Любуясь прелестным обликом Джорджианы, я в конце концов остановил взгляд на лице. Лицо было бледно, и взор туманен. Сказать, что она выглядела разочарованной, значит ничего не сказать. Джорджиана походила на ребенка, только что узнавшего, что Дед Мороз на самом деле всего лишь дядя Артур с бородой из ваты.
Затем щеки ее порозовели и лицо приняло в точности то выражение, с каким она называла себя Соней Как-ее-там из романа Толстого. Джорджиана решительно вздернула подбородок.
– Идем, Амби! Попробую у тебя сегодня отыграть хотя бы два гейма!
– Джорджи, постой! Скажи, ты знаешь этого человека?
Джорджиана медленно смерила меня взглядом.
– Впервые вижу.
И, повернувшись ко мне спиной, зашагала на корт.
Тот, кто незаметно пробрался по служебной лестнице к своей каморке и рухнул на постель, зарывшись лицом в подушку, был отнюдь не беспечный бонвиван, о котором поется в песне. О нет! Едва ли друзья смогли бы узнать своего Бертрама в этом жалком, пришибленном Вустере. Где, спросили бы они, душа и сердце любительского театрального общества «Трутней»? Где человек, способный на пари промчаться над плавательным бассейном, повиснув на деревянных кольцах в полном вечернем костюме? Куда девался бесстрашный задира, что смеялся над тиранами и судьбе показывал нос?
И знаете, что самое странное? Я не смог бы им ответить. Я и сам не понимал, отчего меня швыряет и встряхивает, как плохо закрепленный груз в корабельном трюме. Все могло быть гораздо хуже. Ну провалился мой план – пока еще не удалось воссоединить любящие сердца. Однако поведение Амелии давало повод надеяться на лучшее для Вуди. Не верю я, чтобы она грустила просто из-за неявившегося инструктора по теннису. Нет уж, это любовная тоска, точно. Правда, теперь Джорджиана Мидоус считает меня последним негодяем, способным строить глазки невесте своего друга. Мне еще и показалось, что она с явным удовольствием отреклась от знакомства со мной. Тут не просто игра по сценарию; в свою реплику она вложила душу. Ну и что такого, если Джорджиана стала хуже обо мне думать? Она обручена с другим, а ее чувства к Б. Вустеру значения более не имеют… Если вообще были хоть какие-нибудь чувства.
Я проиграл сражение, но война продолжается. «Так что примкнуть штыки!» – подумал я, а может, даже и произнес вслух, поднимаясь с походной койки. Нужно было переоблачиться в более подобающую слуге одежду. Натягивая полосатые брюки, я вдруг вспомнил один далекий школьный день. Мне было одиннадцать, и я заболел корью. Другие отправились играть в крикет с командой-соперником из соседней школы, после чего ожидалось общее угощение для всех, а я остался потеть под одеялами, подобно пятнистой жабе.
