Из этого становится понятно, что на самом деле христианство и не может быть иным. Что вам опять лгут, рассказывая, что бог – это любовь, бог – это терпимость, бог – это милосердие. Возьмите в руки Библию, она сейчас продается достаточно широко, и убедитесь, что все приведенные мною примеры – это не моя фантазия.
Вообще больше всего удручает вранье на каждом шагу. Не так давно лауреат премии «Серебряная калоша» Владимир Гундяев очень проникновенно, в духе хорошего актера старой каратыгинской школы объяснял, что никогда, никогда Русская церковь не прибегала к насилию в духовных вопросах, никогда не было насильственных крещений или насильственных обращений. Однако материалы замечательного исследования Карлхайнца Дешнера «Криминальная история христианства» показывают нам, с какой степенью страсти христиане всегда распространяли свою веру именно насилием, огнем и мечом, пытками и убийствами.
Впрочем, Дешнер приводит в основном несколько отдаленные во времени примеры. Давайте откроем академическое исследование Пола Верта «Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи» и посмотрим, что ожидало народы царской России, которые в силу своей малочисленности и беззащитности перед карательной машиной казенной духовности были вынуждены принимать на себя основной удар этой духовности и этих идеалов. К примеру, Верт приводит совершенно конкретный случай, один из многих сотен, насильственного крещения марийцев – документальной основой послужили именно жалобы этих людей.
Первая жалоба начиналась с заявления о том, что в деревню, называемую Вереск-алмаш, прибыл для расправы окружной начальник. Несколько семей согласились на крещение под угрозой отдачи в рекруты или ссылки, но другая группа отказалась сменить веру. Тогда, по словам просителей, люди Блударова – это окружной начальник – начали жестоко избивать и истязать старших в семействах, так что одного из авторов этой жалобы крестили уже в бесчувственном состоянии, в обмороке от побоев. Так было крещено почти пятьсот человек в одной купели, причем с людей даже не снимали одежду. Более того, часть марийцев были заключены под стражу в собственных избах и банях без еды, где они сидели по двое-трое суток, пока не соглашались на крещение.
В своих показаниях временному губернатору Македонскому марийцы живописали, как их били руками, плетью, палками, как топтали ногами до беспамятства и как держали в колодках и кандалах. Одним словом, просители подчеркивали исключительную жестокость окружного начальства. И свой собственный страх живописали, объясняя, что им ничего не оставалось делать, кроме как принять крещение.
Опять ложь. Ложь про Библию, ложь в мелочах про часики и дачки, ложь про собственную благостность, лицемерная ложь про духовность, нежность и аккуратность к чувствам других людей. На самом деле ничего этого нет. Мы видим сектантское свирепое мышление, которое пока только показывает свой нрав, которое пока не выпущено на свободу полностью и окончательно. А что оно может делать, получив свободу, получив все преференции и возможность распоряжаться человеческими судьбами, мы очень хорошо видим на основании тех примеров, которые я здесь привел.
Урок 24. О сиянии «Серебряной калоши»
Поговорим о калошах. В особенности о калошах серебряных и об их нестерпимом и чрезвычайно многозначительном блеске.
Недавнее вручение очень престижной премии «Серебряная калоша» Владимиру Гундяеву, больше известному под сценическим псевдонимом Кирилл, очень многое расставило на свои места и позволило, вероятно, случайно, но вместе с тем очень метко и очень четко обозначить сегодняшнюю роль церкви как некоего подразделения шоу-бизнеса. И действительно – пусть это не так пафосно, как хотелось бы поклонникам и сторонникам церкви, – ее сегодняшнее место находится именно в этой сфере. Люди переодеваются, поют, собирают деньги, немножечко работают в разговорном жанре, как чтецы-декламаторы, немножечко работают в качестве иллюзионистов-фокусников на доверии – тут, правда, немножко другой вариант: мы видим как бы производящийся фокус, никогда не видим его результатов, но обязаны предполагать, что эти результаты есть. То есть это в самом деле некий шоу-бизнес, и «Серебряная калоша» в этом смысле абсолютно заслуженная и, я бы сказал, очень мудрая премия, которая позволила поставить точку в очень долгих и страстных религиозно-философских исканиях и различных пафосных и сложных попытках определить место церкви в обществе.
Но давайте посмотрим чуть-чуть с другой стороны. Мы увидим, что даже идеологическое обеспечение, несмотря на весь фанатизм, несмотря на все свинства и зверства, на крайне непристойную историю этой организации, в общем, не тянет ни на что большее, чем подразделение шоу-бизнеса. К примеру, все время церковь вытаскивает из своих сундуков разнообразные аргументы, пытаясь убедить нас в том, что когда-то в древности именно благодаря ей были достигнуты необыкновенные высоты в сфере культуры и искусства. Приводит, в частности, пример Андрея Рублёва.
Однако использование в качестве аргумента имени Андрея Рублёва – это маленькая хитрость РПЦ. Расчет тут делается на абсолютную серость и невежественность аудитории, которая понятия не имеет о том, что никогда в жизни ни одной иконы Андрей Рублёв сам не написал. Андрей Рублёв, как и все прочие иконописцы в России, пользовался исключительно трафаретами, так называемыми прорисями – еще их называют иконописными лицевыми подлинниками, – где все было регламентировано до последней завитушки. И ни один иконописец в здравом уме не мог бы добавить ни складочку на одежде, ни точечку в глазах, ни сменить позу, ни изменить движение пальчиков, ни поменять антураж или интерьер. Все было исключительно строго.
Более того, как делалась икона? На доску, покрытую левкасом – это такой гипсово-клеевой слой, – накладывался бумажный трафарет, а затем иконописец иголочкой прокалывал этот трафарет, оставляя точечки на левкасе. Затем брался мешочек с угольной пылью, и эта угольная пыль вбивалась в эти точечки, так что уже непосредственно на доске – на будущей иконе – образовывался контур того, что на ней должно быть изображено. Контур очень строгий и очень четкий. А затем иконописцу предстояло только раскрасить изображение, и ничего более.
В зависимости от его дизайнерской одаренности он мог раскрасить хуже, мог раскрасить лучше, мог раскрасить более или менее прилежно. Но на самом деле никому никогда не дозволялось ничего рисовать, потому что не было никаких школ рисования, никаких школ живописи, не было вообще ничего. И когда мы умиляемся иконописью, мы должны, в общем, отдавать себе отчет, что мы говорим о предельно примитивном плоскостном изображении, о самом начальном этапе развития декоративно-изобразительного искусства, которое именно в этой точке и было заморожено.
Можно приписывать этому какой угодно мистический смысл. Но, увы, придется согласиться с тем, что это именно первоначальное, первобытное состояние, которое позже в Европе было развито и предложило удивительные по своей силе образцы живописи, графики и т. п., а иконопись так и осталась на уровне довольно примитивного декоративно-прикладного искусства. Почему я говорю «декоративно-прикладного»? Потому что смысл искусства в его неповторимости, в его абсолютной уникальности и индивидуальности. Это определение вы можете найти хоть в Большой советской энциклопедии. А здесь необходимо было четкое следование трафарету.
