И последний вопрос, на который я здесь отвечу, – вопрос о природе атеизма и о моем понимании – атеизма.
Атеизм – штука замечательная. Для меня это просто синоним свободы и синоним права думать так, как я хочу. И, естественно, атеизм накладывает на меня очень большие и серьезные обязательства, гораздо бо́льшие, чем религия. Потому что, если я требую свободы для себя, я должен признавать право на эту свободу за всеми остальными – в том числе и право исповедовать то, что мне представляется глупостью, нелепостью и дикостью. Но исповедовать и иметь возможность отправлять свои религиозные культы, иметь возможность носить на голове кастрюлю любого цвета или есть мясо своего бога под коллективное пение – это свободный выбор каждого. В этом смысле атеизм уязвим, и он не имеет ничего общего с тем атеизмом, который демонстрировался «Союзом воинствующих безбожников», потому что это атеизм интеллекта, атеизм свободы.
Урок 22. Ответы на вопросы подпольного атеистического кружка
В этом разделе я постараюсь ответить на крайне любопытные вопросы, которые мне предложил, как это ни парадоксально звучит, подпольный атеистический кружок одного из санкт-петербургских вузов. Там действительно дело доходит до маразма, причем до такого маразма, что в библиотеках запрещают выдавать книги Ярослава Голованова, Лео Таксиля, Жюльена Ламетри и сочинения Жан-Жака Руссо. И вот наиболее интеллектуальные, наиболее самостоятельные и разумные студенты стали объединяться в какие-то атеистические кружки, от которых и пришли вопросы. Надо сказать, что эти вопросы действительно отличаются некоторым знанием предмета и определенного рода остротой.
Первый вопрос можно, пожалуй, назвать поповско-половым. Я не рекомендовал бы читать эту главу детишкам, а лучше еще и дамам, а лучше еще и мужчинам тоже, потому что такова тема. Но вопрос поставлен достаточно любопытно, и на него надо отвечать. Итак, откуда, в частности, у Русской православной церкви такая патологическая страсть залезать к людям в постель или в различные срамные места, держаться как можно ближе к гениталиям, постоянно муссировать эти вопросы, акцентироваться на гомосексуализме, лесбиянстве, абортах и т. п.?
Надо понимать, что это не сегодня произошло, и этот интерес у Русской православной церкви зародился не сейчас, современность тут ни при чем. Это глубокая, выношенная и, я бы сказал, существеннейшая традиция православия: постоянный контроль над половой сферой.
Началось все это достаточно давно. Почему мы можем говорить об этом с уверенностью? Потому что у нас есть то, что называется епитимийники, от слова «епитимия» – это монастырские чины исповеди. Причем, естественно, составляли их люди, которые великолепно знали, как говорится, фактуру, то есть жизнь монастыря и то, что именно является предметом исповеди. Знали, о чем надо спрашивать, что является наиболее типичным, наиболее острым и наиболее значимым в этой монастырской – и не только в монастырской – жизни. Надо сказать, что вся отечественная литература по данному вопросу – а это и замечательные исследования Евы Левиной «Секс и общество в мире православных славян», и исследования Евгения Мороза «Секс и любовь в мире русского Средневековья», я уж не говорю про различные первоисточники, – показывает нам, что церковь действительно всегда патологически интересовалась этой темой и эта тема была одной из основных.
Почему я говорю, что это не очень прилично читать детям? Потому что самые традиционные вопросы, которые поп задавал исповедующейся, например, монахине, звучали так: «Не держала ли кого за срамное место?» А вопросы мирянину звучали так: «Не тыкивал ли жене рукою, ногою или иным чем? Языка своего жене не давал ли? За сосцы жену не хватал ли?» И дальше все в таком духе. Честно говоря, мне самому очень трудно прочесть это, не покраснев.
Надо сказать, что в этих чинах исповеди церковь доходила до какого-то сексуального фантасмагоризма. Как вы думаете, что является самым страшным грехом с точки зрения православного попа, принимающего исповедь? Вы, наверное, удивитесь, но за мужеложество полагалось четыре года «сухо есть», то есть поститься; за скотоложество – один год; за блуд с монашенками – два года, но самым страшным грехом считалось следующее: «Всякая жена, восседающая на муже, шесть лет да покается, и поклонов двенадцать утром и двенадцать вечером и комкает» (последнее слово тоже обозначает пост). То есть по совершенно необъяснимой причине поза, когда женщина находится сверху, приводила духовенство в неистовство и считалась наихудшим из грехов.
Иными словами, мы можем видеть очень жесткий, сильный интерес к сексуальной сфере. И традиция прослеживается далеко. Можно посмотреть в епитимийнике XVIII века, в чем обязаны были исповедоваться инок или монахиня: «И согрешив со всякими блудоскотскими, и содомскими, и кровосмешением, и рукоблудием, и прочим любодеянием и прелюбодеянием, и всяким блудодеянием естественным и чрез-естественными. И с женами, и девицами, и отроки, и со иноки, и со священноиноки, и даже до скотов и птиц». Это традиционный монастырский чин исповеди.
Интересный момент – исповедоваться полагалось, например, и в фактах онанизма. Причем в фактах онанизма, которые имели место во время церковной службы. «В церкви во время пения и чтения божественного и в трапезе рукою своею за срамной уд держал ли, и истекание совершал ли?» Именно это я имею в виду, говоря, что, прежде чем поцеловать попу руку, задумайтесь, что он делал ею десять минут тому назад.
Сейчас эта болезненная направленность на сексуальную сторону жизни реализуется в полной мере. Церковь начинает демонстрировать все то, чем она богата. И это патологическое желание определять длину юбок, решать вопросы допустимости или недопустимости абортов – примета отнюдь не сегодняшнего дня. Причем мы прекрасно знаем, что распущенность самого духовенства всегда превосходила так называемую мирскую распущенность. Это в равной степени справедливо что для русских попов, нравы которых прекрасно описывает Ефим Федорович Грекулов, что для католиков или протестантов. Жак де Коффен без всякой задней мысли, просто как медицинский случай описывает аббатов, которые приезжали в Париж и там сразу же «наедались конфетами, в которых были заключены так называемые шпанские мушки». Шпанские мушки – это, поясню, очень сильнодействующий афродизиак. Процитирую еще немного: «Аббата охватил страшный припадок сатириаза… Кончил он тем, что через несколько дней умер от гангрены ствола». Этот стиль поведения духовенства был совершенно одинаков что там, что здесь. И, соответственно, ханжество возрастало по мере распущенности.
Второй вопрос звучит так: стоит ли вникать в богослужебные тексты и пытаться понять их смысл?
Я думаю, что не надо этого делать. Я думаю, что тем, кто сделал свой выбор в пользу свободомыслия, в пользу разума, в пользу науки и попыток честного понимания этого мира, лучше не пытаться в это вникать. Потому что никакой принципиальной разницы, как мы уже говорили, между этим верованием и любой другой религией, включая культ вуду, не существует. К тому же надо понимать: что бы ни говорил поп, о чем бы он ни говорил, какие бы слова ни произносил – о грехе, о покаянии, об искуплении, о любви, о милосердии, – все эти слова с непонятного церковнославянского языка переводятся одним и тем же образом: дай сто рублей. Или дай тысячу рублей. Надо понимать, что вся эта фразеология – не более чем товар, которым торгуют церковники и который действительно приносит им очень хорошие барыши.
