Проблема французских сторонников союза с Германией неизменно выводит на проблему активных противников этой идеи. Миф о «великом Французском Сопротивлении» является мифом в квадрате. Во-первых, в активной партизанской борьбе на ее пике участвовало приблизительно 20 тысяч человек (при поддержке англичан, снабжавших их оружием). В то же самое время в противодействовавшем деятельности партизан-маки «Легионе французских истребителей и волонтеров национальной революции» числилось более миллиона человек. Кроме того, сформированная в 1943 году для карательных операций «Французская милиция» насчитывала более 8 тысяч человек. Во-вторых, национальный состав отрядов маки позволяет говорить о «Французском Сопротивлении» лишь с точки зрения территории, на которой предпринимались боевые акции. Собственно французы стали активно попадать в партизанские отряды только после того, как состоялась высадка в Нормандии, то есть когда вопрос о судьбе Франции был фактически решен. До этого момента костяки отрядов составляли бойцы интербригад, в свое время воевавшие в Испании, а затем ушедшие на территорию Франции, сбежавшие военнопленные, евреи, скрывавшиеся от преследования, представители армянской диаспоры. Представляется, что до 1943 года включительно если не поголовно все французы, то значительная их часть выступала за союз с Германией, полагая партизан-маки «бандитами», лишь провоцирующими насилие.
Ситуация стала меняться на глазах в 1944 году. Еще недавно довольные своей жизнью и условиями оккупации французские обыватели тут же превращались в ультра-патриотов, едва ли не с 1940 года вынашивавших планы по уничтожению германской гегемонии. Обычно подобное «прозрение» сопровождалось самими отвратительными сценами. По приблизительным оценкам в период с 1944 по 1945 год без суда и следствия было убито около ста тысяч человек, заподозренных в коллаборационизме. Размах расправы и самосуда был вполне сравним с волной германского террора, который начался во Франции с 1942 года. Надо отметить, чтобы стать жертвой самосуда в 1944–1945 годах, вовсе не обязательно было быть реальным пособником немецких оккупантов. Нередко под шумок сводились счеты с неудобными свидетелями, надоевшими любовницами и любовниками, кредиторами и т. д. Если же принять во внимание, что после окончания войны на разные тюремные сроки было осуждено 50 тысяч коллаборационистов и еще 10 тысяч было казнено, то возникает вопрос: кого же было казнено в итоге больше – французских партизан или французских коллаборационистов? Конечно, число последних было значительно больше.
В научной литературе достаточно подробно описан один из механизмов психологической защиты – «эффект замещения». Применительно к истории, можно сказать, что к началу 1945 года почти все французы решили пересмотреть свое прошлое. Они видели себя вовсе не побежденным народом, который пытался совместно с победителем создать «Новую Европу», но победителями, которые только и искали повода, чтобы отомстить немцам. Именно французская зона оккупации выделялась на общем фоне (советском, американском и английском) неимоверным количеством актов насилия над мирным населением. Как-то один из американских офицеров заметил по этому поводу: «Они были никудышными вояками, что делало их еще более нервными и мстительными». Во французской армии специально культивировались антинемецкие настроения. Когда французы вступили в юго-западную Германию, их появление вылилось в бесчисленные грабежи и насилие. Чтобы восстановить дисциплину в армии, которая в какой-то момент стала больше напоминать банду мародеров, французскому командованию пришлось прибегнуть к самым жестким мерам. Но репутация французских войск испортилась хуже некуда. Даже американцы считали их «плохими вояками, способными проявить себя лишь в пьянках и охоте за немками». Именно во французской зоне оккупации официально была введена система заложничества (расстрел мирных жителей в случае нападения на французских военных). Этот приказ был отдан генералом Леклерком, что повергло в шок всех союзников.
Жестокость и репрессии французов за короткое время создали дистанцию между обыкновенными немцами и освободителями. В итоге немецкое население замкнулось в себе в тот самый момент, когда оно было открыто для новых влияний. Разочарование постигло даже немецких антифашистов. Первая после окончания войны антифашистская демонстрация, организованная 20 мая 1945 года в Кёльне бывшими заключенными концентрационных лагерей, была разогнана военной полицией. Некоторые из французских офицеров вообще предлагали пустить в ход огнестрельное оружие. Уровень насилия над немецким мирным населением во французской зоне оккупации был настолько велик, что один из американских сенаторов даже планировал провести специальные слушания по этому поводу. Впрочем, его вовремя удалось «отговорить» от данной затеи. В любом случае швейцарская газета «Бернер тагесблатт» 30 мая 1945 года писала: «Притеснения, творимые французами, кажутся страшнее, чем злодеяния гитлеровцев».
Если говорить о величине французской оккупационной администрации, то процесс ее роста буквально напоминал потоп. К осени 1945 года «работу» в Германии нашло, как минимум, 300 тысяч французов. Если провести некоторое сравнение, то обнаружим, что к 1946 году на 10 тысяч немцев приходилось 118 французов, работавших на оккупационные власти. В то же время эта цифра у британцев составляла – 66 человек. Франция не считала нужным кормить своих соотечественников, предпочитая, чтобы это делала Германия. Подобная установка стала причиной многочисленных грабежей, творившихся на юго-западе Германии. Французы пришли сюда не спасти мир от нацизма, а «столоваться». В итоге все эти бесчинства привели к тому, что во французской оккупационной зоне смерть от недоедания среди мирного населения рисковала превратиться в «эпидемию». Голод среди гражданских жителей, вопреки досужим домыслам современных публицистов, был уделом не советской, а французской оккупационной политики.
Казалось бы, на все эти факты можно было смотреть сквозь пальцы, что, собственно, и делалось в свое время советскими политиками. Однако первый тревожный звонок раздался в 1994 году, когда делегацию России не пригласили на торжества, посвященные открытию Второго фронта. Тогда западное сообщество отрыто намекнуло, что, дескать, Франция была страной-победительницей, а Россия «как бы не очень». Хотя бы по этой причине имеет смысл (пока не поздно) задаться целым рядом вопросов:
– почему на одного француза, уходившего в партизаны, приходилось несколько его соотечественников, которые добровольно записывались в части Вермахта и Ваффен-СС?
– почему на сто летчиков из эскадрильи «Нормандия-Неман» приходились многие тысячи французов, которые оказались в советском плену, когда воевали на стороне Гитлера?
– почему радикальный французский фашист Жорж Валуа закончил свои дни в концентрационном лагере Заксенхазуен, а французский коммунист Жак Дорио направился добровольцем на Восточный фронт, чтобы воевать против СССР?
– почему последние бои в Берлине у рейхсканцелярии красноармейцам приходилось вести не против фанатичных немцев, а против французских эсэсовцев?
– почему не отличающиеся длинной исторической памятью европейцы стали приписывать произвол, творимый французскими оккупационными властями на территории Германии, частям Красной армии?
