Сам Ланц не раз менял свое имя. Так, например, вплоть до 30-х годов он подписывался «Ланц-Либенфельс», затем он стал подписываться «Й. Ланц фон Либенфельс». В данном случае буква «Й» означала Йорг, что было германизированной формой имени Георг. Впрочем, о пристрастии Адольфа Ланца к имени Георг мы поговорим несколько позже.
О детстве и юности Адольфа Ланца почти не сохранилось сведений. Известно, что он посещал школу, которая находилась в переулке Розы (12-й округ Вены). Кроме этого сохранились автобиографические рассуждения, в которых Ланц-Либенфельс рассказывал о своих переживаниях, связанных с юностью. Он писал: «Уже с раннего детства моим единственным и самым заветным желанием было обладание мечом тамплиеров. Я также мечтал приобрести один или несколько тамплиерских замков, чтобы их можно было восстановить». «Я взахлеб читал все, что мог найти в детстве про тамплиеров. Волей случая первой оперой, которую я услышал, был „Тамплиер“ Маршнера. Я был в неописуемом восторге, когда впервые увидел „Тамплиера“. Я был намерен всю свою жизнь посвятить служению идее тамплиеров. Все свое свободное время я хотел путешествовать по Европе». Сразу же надо оговориться, что на рубеже веков опера в Австрии и Баварии была чем-то большим, нежели просто музыкальное представление. Она превращалась в мощное средство информации, через которое можно было доводить до публики любые идей. Наиболее полно «воспитательной функцией» оперы в те годы воспользовался Рихард Вагнер. Неудивительно, что его творения производили на публику мощное впечатление. Например, на Гитлера очень сильно повлияла опера «Риенци». Друг Гитлера по юности, Кубицек, вспоминал, что после оперы будущий фюрер шел восторженный и умиленный, представляя себя в роли главного героя оперы, народного трибуна Риенци.
«Это был самый потрясающий час, который я пережил вместе со своим другом. Он настолько незабываем, что даже самые простые вещи (одежда, которая была на Адольфе в тот вечер, погода) и по сей день живы в моей памяти, как будто это событие неподвластно времени. Заглядывая в прошлое, я понимаю, что ни речи Адольфа, ни его политические идеи, а тот единственный час на горе Фрайнберг запомнился мне в нашей с ним дружбе отчётливее всего. Именно тогда решился вопрос о его жизненном пути…. И вот мы в театре, сгорая от восторга и затаив дыхание, вместе с Риенци становимся народным трибуном Рима и переживаем его последующее падение. Когда всё закончилось, было уже за полночь. Адольф, засунув руки в карманы пальто, молчаливый и замкнутый, шёл по улицам к окраине города. Обычно, получив художественные впечатления, которые взволновали его, он сразу же начинал говорить, резко критикуя постановку. Но после „Риенци“ он долго молчал. Это удивило меня, и я спросил, что он думает об опере. Он бросил на меня незнакомый, почти враждебный взгляд и грубо сказал: „Замолчи!“.. Я хотел спросить, куда мы идём, но его мертвенно-бледное лицо было настолько страшно, что я подавил в себе вопрос. Словно толкаемый вперёд невидимой силой, Адольф взобрался на вершину Фрайнберг, и лишь теперь я осознал, что мы больше не одни и не в темноте, потому что над нами ярко сияли звёзды. Адольф встал передо мной, схватил меня за обе руки и крепко сжал их. Никогда раньше он этого не делал. По хватке его рук я почувствовал, насколько сильно он взволнован. Его глаза лихорадочно блестели от волнения. Слова не лились плавно из его уст, как бывало, а скорее вырывались, хриплые и бурные. По его голосу я даже ещё больше мог понять, насколько сильно увиденное потрясло его. Постепенно его речь успокоилась и слова потекли свободнее. Никогда — ни до, ни после — я не слышал, чтобы Адольф Гитлер говорил так, как тоща, когда мы стояли одни под звёздами, словно были единственными людьми в мире. Я не могу повторить каждое слово, произнесённое Адольфом. Меня поразило нечто необычное, чего раньше не замечал, даже когда он разговаривал со мной в моменты величайшего возбуждения. Было такое чувство, будто его второе „я“ заговорило изнутри и взволновало его так же, как и меня. И это был не тот случай, когда говорящего увлекают его же собственные слова. Напротив, я скорее чувствовал, что он с удивлением и душевным волнением слушает то, что вырывается из него с первобытной силой. Подобно наводнению, прорывающему плотину, слова рвались из него наружу. Как по волшебству, он заставил появиться грандиозные, вдохновляющие картины собственного будущего и будущего своего народа».
Скорее всего, аналогичные ощущения испытывал и Адольф Ланц, который после оперы Маршенера окончательно убедился в необходимости стать тамплиером. Не исключено, что именно благодаря опере Ланц сформировал свои представления об атрибутике, относящейся к тамплиерам. В первую очередь это касалось замка тамплиеров. Сам же он писал: «Коща после многолетних поисков мест, связанных с тамплиерами, я предался усталому малодушию, был готов опустить руки, то моему взору на несколько минут явилось сказочное по своей красоте зрелище. В пурпуре вечернего заката я увидел руины замка Хельхенбург. Я решил назвать его Верфенштайн. Я желал себе этот замок, а потому решил, что приобрету его, сколь дорого бы он ни стоил».
Несмотря на то что Ланц пребывал под впечатлением от легенд о тамплиерах, он предпочел не ограничиваться пустыми мечтаниями, но решил воплотить их в жизнь. Он пытался найти необходимые для этого средства. В целом образ тамплиеров, который сформировался к началу XX века, был очень сложным. В нем слились воедино и представления о рыцарях, и мистические представления о религиозных орденах. Именно глубокий и непонятный мистицизм отличал тамплиеров от многих других рыцарско-духовных орденов Средневековья. Скорее всего, эта сторона образа тамплиеров манила Ланца сильнее всего. Наверное, это и стало толчком к тому, чтобы он оказался в аббатстве Святого Креста. Если не было возможности стать именно тамплиером, то Ланц хотел непременно оказаться в одном из старых религиозных орденов.
Описанные выше психологические установки привели к тому, что год спустя после сдачи экзаменов на получение аттестата зрелости Адольф Ланц направился в аббатство Святого Креста. 31 июня 1893 года он был принят в него в качестве послушника. Это обстоятельство указывает на то, что свои поездки в поиске «мест, связанных с тамплиерами» Ланц совершал в еще более юном возрасте. Это был вполне осознанный шаг. Позже он пытался представить его своим сподвижникам как «голос крови». Имеет смысл еще раз указать на ту часть некролога, в котором говорилось об этом событии. Ланц «внял голосу своей крови и по собственному побуждению направился в цистерцианское аббатство Святого Креста, расположенное в Венском лесу».
Оказавшись в монастыре Святого Креста, где Ланц принял имя брата Георга, он развил энергичную деятельность. В большинстве своем она касалась написания исследовательских работ, которые во многих случаях были посвящены истории местных достопримечательностей. Именно в этом качестве Ланц смог дать волю своей фантазии. Одна из самых принципиальных работ этого периода, написанная Ланцем, появилась на свет в 1894 году. Она назвалась «Бертольд фон Тройн». Свое авторство Ланц в заголовке выразил следующим образом: «написана фра Г.о.ц.» (братом Георгом, ordinis cisterciensis, то есть пресвитером цистерцианского ордена). У этой исследовательской работы была своя предыстория.
На территории аббатства Святого Креста еще со времен Средневековья находилось множество надгробий и надгробных памятников. Большая часть из них была обнаружена, когда производился ремонт крытой галереи вокруг монастырского двора. Среди найденных памятников было также надгробие Бертольда фон Тройна. Когда надгробие было извлечено из земли и очищено, то обнаружилось, что на его обратной стороне имелся барельеф.
