В голосе Ирки зазвенели слезы, и Аня бросила на нее быстрый
проницательный взгляд. Ирка словно бы намекает на что-то… Откуда это
впечатление, что «змея» готова пойти на некоторые уступки… не за просто так,
конечно. За определенную мзду. Ох, если бы так… если бы удалось снова купить
ее! Деньги еще есть. Правда, Аня рассчитывала на них, очень рассчитывала, но им
с Димой не привыкать поджиматься. Лучше поджиматься, чем сидеть на казенных
харчах. И при этом думать, непрестанно думать, что Ирка получила дочерей обратно.
Конечно, она права: их отдадут ей. Мать есть мать… Да разве сможет Аня пережить
навязчивые мысли, что сейчас, пока она прогуливается по тюремному двору – руки
за спину! – или слушает блатные песни, Ирка кормит девочек, гордо возит их в
коляске, купает, забавляет погремушками… Сонька спит, а Лидочка лежит на
спинке, сучит ножками и, довольнехонькая, хохочет беззубым ротиком. И в голове
этой крохи не осталось и обрывка воспоминания о маме Ане, которая так ее
любила…
Аня медленно взялась за сердце и спросила глухо:
– Сколько ты еще хочешь?
Мгновение Ирка смотрела на нее, напряженно сдвинув брови, а
потом лицо ее разгладилось:
– Сейчас скажу. Только одна просьба: вы меня не перебивайте,
ладно?
Аня кивнула. А что ей еще оставалось делать?
Кивнул и Дима, но поскольку он так и сидел, не поднимая
головы, то ссутулился при этом еще безнадежнее.
– Значит, так… – Ирка запнулась, но тут же продолжила с той
плавностью и складностью, что сразу стало понятно: каждое слово из этой речи ею
давно выношено, обдумано, выверено и отрепетировано: – Значит, так! Никакого
суда я затевать не стану. Разойдемся полюбовно, так и быть. Вы мне дадите еще
восемьсот рублей – в возмещение расходов: пятьсот я и впрямь Ковальчук
заплатила, да сто сорок на билет ушли, это вы правильно сказали…
– Получается шестьсот сорок, а не восемьсот, – не
удержалась-таки Аня, и Ирка бросила на нее укоризненный взгляд:
– Ну мы же договорились не перебивать, Анна Васильевна… Все
верно, пятьсот плюс сто сорок – получается шестьсот сорок. Но у меня же были
еще всякие мелкие расходы, ну, покушать, да на такси я сколько проездила, пока
вас в Горьком нашла, и до Северолуцка надо на чем-то добираться. Словом,
восемьсот, а лучше – восемьсот пятьдесят, чтоб для круглого счета. Это
во-первых. Дальше! Вы обязуетесь выплачивать мне ежемесячно определенную сумму,
ну, скажем, рублей в сто пятьдесят. На такие деньги, конечно, не больно-то
разживешься, но у многих такая зарплата – и ничего, живут люди, не жалуются.
[4]
Как-нибудь и мы проживем…
Ирка говорила спокойно, обстоятельно, округло. Собственная
рассудительность доставляла ей, видно, необыкновенное удовольствие, она просто
наслаждалась каждым словом, каждым звуком своей речи!
«Мы проживем! – Эти слова болезненно забились в Аниной
голове вместе с толчками крови. – «Мы»! Вернее, они. Ирка с дочками. А мы, мы с
Димой, должны на них вкалывать. Содержать их. Платить за то, чтобы Ирка не
подавала в суд. Ведь о втором экземпляре письма Ковальчук она молчит. И слова
не говорит о том, чтобы отдать его нам. Значит, собирается держать у себя – как
такой моральный хлыстик. Чуть только Литвиновы замешкаются с выдачей очередной
«зарплаты» – тут же Ирка помашет хлыстиком. Смотрите, Анна Васильевна и Дмитрий
Иванович, не забывайте, что у меня есть! Да, забыть она нам об этом не даст
никогда. Так и придется всю жизнь ходить на веревочке вокруг этого колышка, как
козы на пастбище. Всю жизнь! Пройдут годы, мы постареем. Два одиноких,
бездетных старика будут содержать Ирку. Потому что детей мы усыновить больше не
сможем, просто не на что…»
И вдруг Аня ощутила, что ей не хватает воздуха. Не козой на
привязи – она ощутила себя маленьким глупым мышонком, с которым играет сытая,
жирная, беспощадная кошка. Рядом слабо вздыхал еще один такой же загнанный
мышонок – Дима. А кошка – белая, ленивая, наглая – это Ирка. У ее безобразно
пышных сисек тихонько сопел хорошенький котеночек, которому спустя некоторое время
предстоит стать такой же отвратительно прекрасной кошкой, – Сонька. Честное
слово, она гораздо больше похожа на Ирку, чем Лидочка, у той черты
младенчески-расплывчаты, а у этой уже сейчас проглядывает опасное сходство с
матерью.
– Как же ты говоришь, что не собираешься подавать в суд,
Ира? – спросила она безжизненно. – Ведь в метриках девочек значимся родителями
мы. А чтобы переписать метрики, чтоб тебя матерью назвать, надо обо всем
заявить… Но только знай, – попыталась Аня сохранить остатки гордости, – упечешь
нас за решетку – никто тебе тогда платить за дочек не будет!
– Думаете, я этого не понимаю? – хитренько усмехнулась Ирка.
– Отлично понимаю. Поэтому я не собираюсь переписывать никаких метрик. Вы
по-прежнему будете значиться родителями, но только значиться, понимаете?
– Ага, ты нам решила оказать такую честь? – из последних сил
пытаясь удержаться от слез, пробормотала Аня, уже не заботясь о том, что
обвисла на стуле так же уныло и жалко, как Дима, и так же понурила голову. –
Решила оставить нас их формальными родителями?
– Почему вы все время говорите: «девочек», «дочек», «их»? –
широко раскрыла свои невероятные глазищи Ирина. – Я не собираюсь забирать у вас
обеих девочек. Мне с ними и не справиться. Да и вам с близняшками тяжело, я
прекрасно понимаю. Вот мы и сделаем так, чтобы и вы не мыкали одинокую
старость, и я не жила бобылкой. Речь идет только об одной девочке!
Дима вскинулся на стуле, словно его шилом в бок пихнули. С
надеждой уставился на Ирку:
– Не всех заберешь? Не обеих? Только одну? А которую?
Аня медленно приподняла голову. Она еще не могла позволить
себе обрадоваться. Надежда могла взлететь самоцветным, радужным шариком – и тут
же лопнуть, как мыльный пузырь. Если Ирка скажет – Лидочку, это все равно что
она скажет – обеих. Даже лучше, если она заберет тогда обеих. Потому что
смотреть все время на Соньку – и искать в ее чертах Лидочкино ненаглядное
личико, видеть Сонькины недостатки (а у нее, можно не сомневаться, будут одни
сплошные недостатки!) – и думать о Лидочкиных достоинствах, – это не жизнь, а
пытка. Вечная тоска о несбывшейся мечте.
Нет уж. Пусть тогда забирает обеих!
Она еле удержалась, чтобы не одернуть с раздражением Диму,
затвердившего свое:
– Которую заберешь, Ира? Ну скажи скорей!
