– О… Соне Богдановой, – промолвил Джейсон, и только самое
внимательное ухо могло уловить эту крошечную заминку: следовало бы сказать не
«о Соне Богдановой», а «о вас»! – О… Соне Богдановой я узнал из ее собственных
писем. А о ее дальнейшей судьбе – от некоего господина Аверьянова.
– Что?! – Соня и Борис разом уставились на Джейсона – разом
и с одинаковым изумлением. И вопросили хором: – Откуда вы знаете Костю
Аверьянова?
Странно… Видимо, все-таки удар головой не прошел бесследно
для Джейсона. Почему-то ему почудилось, что Соня и Немкин заговорили не на два,
как следовало бы, а на три голоса.
Растерянно вглядываясь в их лица, он вдруг заметил за их
спинами в полутьме коридора какое-то движение. И отпрянул, едва подавив желание
перекреститься: Соня Богданова как бы раздвоилась! На полшага позади нее стояла
еще одна Соня – одетая, правда, в очень открытый алый сарафан, а не в строгий
черно-серый костюм, но за исключением этого схожая с первой, как хорошая
авторская копия картины схожа с ее оригиналом. Шея ее повязана легким белым
шарфиком. Рядом с этой новой Соней маячил какой-то высокий субъект.
Последним на сцене появился чрезвычайно тощий молодой
человек в долгополой джинсовой куртке и с невообразимой шевелюрой. Взгляд его
светлых глаз мгновенно приковался к «Прощанию славянки». Всплеснув руками,
лохматый шагнул вперед, промолвил с поразившим Джейсона умилением:
– Так вот ты какой, цветочек аленький… – И сделал движение
схватить полотно.
И только тут до Джейсона дошло, что Соня и Борис, войдя,
оставили дверь открытой. Таким образом реальность вновь совпала с выдумкой!
* * *
– Аня, Аня, ну что ты… – укоризненно простонал Дима, и она
очнулась, устыдившись дурацкого, оскорбительного подозрения, которое вдруг
промелькнуло в голове.
Вот же тварь эта Ирка! До чего довела разумную, трезвую Аню
Литвинову, что та покорно танцует под ее дудку, словно какая-нибудь
дрессированная змея под дудку индийского факира! Хотя если тут кто-то змея, то
лишь она, Ирка.
– Я оговорилась, – хмыкнула между тем «змея», с очевидным
удовольствием наблюдавшая за Аниным потрясением и с явным огорчением – за ее
скорым прозрением. – Мне бы следовало сказать – как приеду к бабушке с деньгами
и детьми…
С детьми! Сердце Ани пропустило один удар, другой, потом
слабо трепыхнулось – ноющим, тяжелым комом. Ирка приехала забрать девочек.
Лидочку забрать!
Не будет этого. Не будет.
– Ну, моя милочка, или то, или другое, – чужим, негнущимся
голосом выговорила Аня, не понимая, откуда берутся силы не просто выговорить
хоть слово – но говорить веско, твердо, даже с насмешкой. – А ведь ты уже
порядком потратилась на всю эту чушь. Кстати, у этой Ковальчук есть на самом
деле дочь, которая учится на биофаке, или это очередная выдумка? Дима, ты
помнишь такую?
– Да разве их всех упомнишь… – снова простонал Дима, и Аня
поняла, что на мужа рассчитывать нечего. В битве за дочерей она сойдется с
Иркой один на один. Одна на одну?.. Эта лингвистическая нелепость заставила ее
внезапно усмехнуться, что Ирка расценила как выражение глубокого пренебрежения
и вышла из себя:
– Да вы что, ничего не понимаете, Анна Васильевна? Есть у
нее там дочь, нет ли, тысячу вы мне заплатили, две – какая разница для суда?!
Может быть, я легкомысленная, может, плохая-нехорошая, но я – законная мать
девочек! Вон я недавно в газете читала: теперь наука на высоте, теперь в нашей
судебно-медицинской экспертизе, не хуже чем на Западе, делают анализы на
предмет установления отцовства. И материнства, конечно. Да вы хоть вашего мужа
спросите, он же биолог, должен такие вещи знать.
Аня покосилась на Диму. Дима убито кивнул. Делают, значит.
– Ну и что? – изо всех сил тщась сохранить высокомерный вид,
спросила Аня.
– Да то, – пожала плечами Ирка. – Запросто установят, кто
настоящая мать. Хотя тут и анализов никаких делать не надо, стоит только
посмотреть на их ротики, разрез глаз, на лобики эти, даже на пальчики. Это же
все мое, это же вылитая я – что одна близняшка, что другая! Вы поймите, Анна
Васильевна. Если суд – вам все, конец. Узнают на новой работе Дмитрия
Васильевича, что он в таком деле замешан, что какую-то там студентку отчислить
грозил, чтобы шантажировать ее мать, что пошел на подделку документов и обман
правосудия, – его сразу с работы турнут. Да еще статью небось пришьют. Где он потом
устроится снова? В Хабаровск возвратится? Но там уж Неля Ковальчук постарается
испортить ему репутацию, будьте уверены! И это еще не все. За такие дела
запросто посадить могут.
Могут. Это точно…
Аня покосилась на убитое лицо мужа. Вот почему скис Дима! Он
соображает куда быстрее жены, он мгновенно понял, чем чревато для них появление
Ирки. А поскольку у него весьма живое воображение, он уже увидел себя в
тюремной камере, увидел в комнате свиданий, куда станет приходить к нему Анечка
и приносить передачу… Кстати, еще не факт, что Аню не засудят тоже, так что им
даже передачи носить будет некому!
Нет, надо держаться, не показывать, как ей страшно, как
щемит сердце. Держаться из последних сил, чтобы не дать Ирке ни грамма
морального перевеса!
– Какая жуткая жуть, – выдавила Аня похолодевшими губами, –
сорок бочек арестантов. Кстати, эта твоя Ковальчук не испугалась, что может к
нам присоединиться? В одну тюрьму мы вряд ли попадем, а срок, пожалуй, дадут
одинаковый. Ведь она прекрасно знала о подмене, однако гражданская совесть ее
сладко вздремнула.
– Вы что, забыли, что Дмитрий Иванович ее шантажировал? –
фыркнула Ира, кивая на обрывки письма. – А если серьезно, если совсем уж
серьезно, Анна Васильевна, как на духу, то скажу вам: Ковальчук хотела подзаработать.
Дочку поддержать. Она тоже одинокая вроде меня, поэтому мы с ней и сошлись на
этой почве. И не только я с ней откровенничала, она мне тоже про свои беды
рассказала. У нее, у Ковальчук, рак. То есть она помрет скоро. И ни в какую
тюрьму ее не посадят, конечно. Зато у ее дочки теперь деньги есть на книжке,
может спокойно учиться, на первое время без копейки на останется. Так что
Марина Федоровна сделала это ради своего ребенка. Вы же знаете, Анна
Васильевна, на что человек может пойти ради своего ребенка!
