– Хэлло, Сидней! Из ит хаус оф мистер Полякофф? Иес? Вер из
мистер Полякофф? Вот? Ху а ю? В смысле, ху я? Я, то есть ай эм хиз бизнес-партнер!
Ай эм хиз френд. Из России! Фром Раша!
– Фром Раша виз лав, – пробормотала Лида и тотчас сделала
невинное лицо.
– Шоппинг пикчерз, андестенд? Картины, картины покупайт,
понимайт? – надсаживался Борис. – Фром Северолуцк! Вот ду ю сэй? Мистер
Полякофф из нот хоум? А где его черти носят? То есть это… вер из хи? Ин Раша?
Ин Северолуцк? Иес… иес. Сэнкью вери мач. Чао, бамбино, то есть это…
арривидерчи, Рома. Тьфу! Гуд-бай!
Он бросил трубку и шумно вздохнул:
– Ит'с о'кей. В порядке, значит. Ух и тупой у него дворецкий
или как его там, камердинер! Насилу добился толку. Уехал наш друг в Россию. В
Москву, а оттуда собирался прямиком в Северолуцк. По личным делам! – Он
хохотнул, подмигнув Лиде: – Знаем мы эти личные дела! Ну, теперь все в порядке.
Главное выяснили: ничего не сорвалось, наш френд отбыл ин Раша. Очевидно, виз
лав.
– Чему ты радуешься, не понимаю? – холодно спросила Лида. –
Ну, нету твоего бойфренда в Сиднее, так ведь здесь его тоже нету! Кстати, а ты
ничего не перепутал, Бориска? Может, вы договорились с этим мистером
встретиться не сегодня, а вчера или завтра? И не в виду Красных куполов, а
где-нибудь в другом месте?
– Слушай, не держи меня за лабуха из ресторана, – обиделся
Борис. – Мы же интеллигентные люди! Мы с ним железно обсудили: какое число, во
сколько, где повидаемся, я даже уточнил, какой костюм наденет Джейсон. Все-таки
мы больше года не встречались, могли забыть друг друга. Но он в подробностях
объяснил: песочного цвета костюм с однобортным пиджаком, бледно-палевая рубашка
и кирпичного цвета галстук. Туфли коричневые типа «мокасины», носки… Эй, эй,
Девуля! – испуганно вскричал Борис, увидев, что лицо его подруги вдруг
становится «бледно-палевого цвета». – Что с тобой?!
– Ничего… – Лида зажмурилась, подавляя дрожь. – Ни-че-го…
Да нет, быть того не может, таких совпадений не бывает! Ну
не могла судьба подстроить ей такую подлянку! Чтобы тот придурок, который
приперся в квартиру Евгения и которого она… нет! Быть того не может!
– Девуля! – Чьи-то руки вцепились ей в плечи, тряхнули. – Да
ты чего?
Она открыла глаза и тотчас испуганно отвела их. Борис
смотрел вприщур, подозрительно:
– Что произошло? Ну, говори, быстро! Я ведь вижу: ты опять
что-то натворила!
Она! Она натворила, главное дело!
Лида с силой надавила на болезнетворные точки рядом с
большими пальцами Бориса, и его руки разжались. Не взглянув на его искаженное
лицо, поднялась с кресла, одернула юбку. С независимым видом пошла из комнаты.
В кухне налила себе воды и стала пить мелкими глоточками, пытаясь успокоиться.
Но разве успокоишься под пристальным взглядом этого идиота? Он потащился следом
и стоит в дверях, прожигая ее взглядом и твердя:
– Девуля, какого черта? Что случилось? Да говори же ты!
– Помолчи! Дай сосредоточиться! – огрызнулась Лида, хотя
чего там сосредоточиваться-то? Рухнуло дело, рухнуло… и не из-за нее. Из-за
этой чертовой Соньки!
Конечно, она, Лида, ни в чем не виновата. Это старинные
грешки ее сестрицы влачатся за ней, цепляются за ноги, сковывают руки и обвиваются
вокруг шеи, как телефонный шнур. Она нервно потерла шею, то место, где под
сереньким скромным платочком рдела полоса содранной кожи. Ну не свинство ли?!
Так все безупречно подстроено, и вдруг…
– Девуля, да что ж ты молчишь?!
В самом деле, тут не отмолчишься…
Небрежно толкнув Бориса плечом, Лида вернулась в комнату,
бесстыдно задрала блузку и вновь принялась обматывать вокруг тела бессмертное
полотно Серебряковой. Надо действовать, немедленно действовать. Вдруг… Боже ж
ты мой, вдруг этот придурок еще жив?!
* * *
В эту самую минуту Джейсон Полякофф очнулся.
Вокруг так темно, что ему сначала показалось, будто он
лежит, крепко зажмурясь. Но нет – глаза его открыты и пялятся во мраке. Из
сплошной черноты постепенно начали выступать нагромождения каких-то предметов.
Джейсон вглядывался в них, слабо водя глазами и боясь повернуть голову, потому
что в затылке угнездилась тупая боль, а при неосторожном движении к голове
словно прикасались каленым железом. А смотреть было не больно – вот он и
смотрел. Тем более что за окном начинало слабо рассветать, и теперь можно не
просто догадываться о том, что видишь, но и в самом деле видеть.
Ага – это большой шкаф. Рядом тускло, призрачно блеснуло
зеркало. Зеркало висит над большим комодом, густо покрытым пылью. Это само по
себе плохо, так обращаться с мебелью, но куда хуже, что точно так же заросли
пылью и очень недурные образцы фарфора, в беспорядке наставленные на комоде.
Даже в том взвинченном состоянии, в каком он находился, ворвавшись в эту
квартиру, Джейсон не мог не заметить нескольких совершенно бесценных образцов,
место которым в музейных витринах… или у коллекционеров, истинных знатоков. Ну
а потом все закрутилось, завертелось, и ему стало уже не до фарфора. Не до
чего.
Ох как ноет, как болит голова… Если он лежит на полу,
значит, упал. Ну а если упал, значит, ударился головой. Теперь понятно, отчего
она болит.
Джейсон слабо усмехнулся: ему почему-то всегда становилось
легче, когда непонятности удавалось разложить по полочкам. Дева – он и есть
Дева, никуда от звезд не денешься. Опять-таки звезды требовали, чтобы он цепко
держал в памяти последовательность событий. И он их восстановит, восстановит –
если только перестанет вонзаться в голову боль!
Какие-то слишком твердые у них в России полы в квартирах.
Если бы удалось уложить голову на что-нибудь помягче… но встать и поискать
подушку нету сил. Опять же – встать, найти подушку и снова улечься на полу –
просто верх идиотии. Если встанешь, надо что-то делать, куда-то идти, а сейчас
Джейсону еще не под силу не только совершать определенные действия, но даже и
задумываться о них. Лежать – гораздо проще. Вот только голова…
Он осторожно вытянул правую руку и пошарил вокруг: не
найдется ли чего-нибудь мягонького. Пусто. Только пыль на полу. Можно себе
представить, в каком состоянии его костюм! Ладно, это потом. Есть кое-что
поважнее аккуратности, и это – самочувствие. А самочувствие у него сейчас…
Джейсон осторожно распрямил согнутую и изрядно затекшую
левую руку. Ого, какие мурашки. Значит, он валяется тут, в пыли, довольно
долго. Пожалуй, несколько часов.
