Да, квартира оказалась пуста. Ни Ирины, ни близняшек, ни их
вещей. Ирка собрала все, от пеленок до игрушек, а также свое барахлишко.
Оставалось только дивиться, как все уперла! Почему-то первым делом Аня остро
пожалела, что не более чем три дня назад купила дефицитную двойную коляску,
облегчив Ирине бегство. Ну да, сунула туда все вещи – и понеслась… Куда?!
Потрясенный, убитый Дима как сел на какой-то чемодан посреди
комнаты свесив руки, так и сидел, а Аня стояла зажмурясь, прижавшись к косяку
лбом и… нет, она не плакала, что толку плакать! – она обшаривала мыслью этот
поганый городишко, пытаясь сообразить, куда могла Ирка запрятать похищенную
Лидочку. Ну и эту, вторую… тихоню-засоню.
Черт, у этой поганки же не было в Комсомольске никаких
знакомых! Или были? Может, подружилась с кем-нибудь в роддоме? Заранее
сговорилась, что однажды нагрянет с девочками, посулила какой-то процент от
суммы, что скачает с Литвиновых.
Ни одной минуты не сомневалась Аня: Ирка все это устроила,
чтобы увеличить свой «гонорар». Понимала, что теперь-то, ощутив радости
материнства и отцовства, Литвиновы не станут жмотиться, пойдут на все, чтобы
вернуть себе девчонок!
Да, это правда… Но где искать Ирину? Или ждать, пока она
соизволит дать о себе знать, пока предъявит свои разбойные требования?
Что-то стукнуло в коридоре, что-то колыхнулось.
Аня вылетела из комнаты чуть ли не со слезами на глазах.
Ирка вернулась!
Но это не Ирина, а соседка:
– Что это у вас дверь не заперта? Тут же «химиков»
[3] кругом
полно, и не заметите, как дочиста обшарят! – И она ахнула при виде Димы: – Ой,
вы уже дома? Значит, разминулись с Ирочкой? Я ей говорю: ну куда ты с
девчонками в такую стынь на вокзал, а она: нет, хочу встретить Дмитрия
Ивановича, и хоть ты тресни!
– На вокзал? – мгновенно ожил Дима. – Давно вы ее видели?
– Да с полчаса, не более…
Вылетели из дому, схватили такси, через пять минут уже
метались по вокзалу, обращая на себя внимание своим безумным видом. Аня вдруг
начала плакать и никак не могла остановиться. Главное, ведь уже и в Хабаровск
не вернешься, там вся прошлая жизнь порушена, и она, и Дима уволились,
квартира, считай, продана, а в Горьком их ждут как бы с детьми, всем там уже
известно, что у них две дочки… Позорище какое! Ирка, эта паршивая, лживая
тварь, так бы и убила ее своими собственными руками!
Аня стиснула кулаки… которые сами собой разжались, когда
Дима вдруг громко выдохнул сквозь стиснутые зубы:
– Вон она. На перроне. Киоск «Воды – мороженое». Да не туда
смотришь!
Господи! Знакомая клеенчатая коляска в синюю клеточку…
Знакомая раздобревшая фигура в замшевом плащике… Ирка! Точно, Ирка!
Литвиновы вылетели из вокзала, чуть не падая, понеслись,
огибая здание, на перрон.
– Ирина! – еще издали закричал истерически Дима. – Ира!
«Дурак! – с незнакомой, звериной ненавистью подумала Аня. –
Спугнешь! Сейчас она как чесанет – и затеряется в толпе на площади!»
Ирка, похоже, не ожидала, что ее так быстро накроют:
вскинулась растерянно, заметалась туда-сюда, забыв о сумке с вещами, потом
вспомнила, вернулась за ней – и потеряла время.
Дима налетел коршуном, вырвал у нее ручку коляски, откинул
покрывальце с детских лиц, выкрикнул, словно на перекличке:
– Лидочка – здесь! Сонечка – здесь! – Обернулся к жене: –
Аня! Они все здесь! Слава богу! – И принялся неловко вывернутой левой рукой
вытирать глаза.
Аня не стала тратить время на эмоции: подскочила к
ошарашенной Ирине, влепила ей одну пощечину, потом другую, а потом уже не могла
остановиться, а Ирка стояла столбом, не защищаясь, и Дима не останавливал жену,
то ли поглощенный созерцанием детских лиц, то ли оторопев от ее ярости, – такую
Анечку он прежде не знал, такую Анечку видел впервые…
Наконец Ирка заревела, как большая красивая корова,
сообразила заслониться ладонями и плача пошла куда-то прочь. Не совсем,
впрочем, ушла: притулилась к киоску, дрожа располневшими плечами, на которых
трещал замшевый плащик.
Аня, не обращая внимания на зевак, открыла сумку и принялась
вытаскивать оттуда Иркины вещички, впопыхах перемешанные с детскими. Следовало
бы, конечно, эту тварюгу оставить в чем есть, но как-то противно хранить хоть
какую-то память о ней, да и зачем нести лишнюю тяжесть?
Увязала небогатое имущество в одну из девчонкиных пеленок,
подошла к Ирине:
– Кончай реветь, поганка, предательница! Скажи спасибо, что
мы не вызвали милицию! Держи свое барахло.
Ирина неловко прижала к себе узелок, хлопая стеклянными от
слез глазами.
Аня расстегнула плащ, кофточку, залезла в лифчик, к которому
пришит изнутри потайной карман – всегда, уходя из дому, она надевала этот
лифчик, опасаясь коварства Ирины и судьбы! – рванула тонкую, мягкую ткань.
Сунула Ирине завернутый в носовой платок тугой нагретый пакет, почему-то остро
вспомнив, как Ирина показывала им фотографию своего любовника, отца будущих
близняшек.
– Вот здесь две тысячи, как и договаривались. И заруби на
носу! У тебя нет никаких прав на наших дочек. По всем документам мы – их родители,
ясно? У меня справка из роддома, где написано: мать – Литвинова Анна
Васильевна. А ты тут никто! Никто! И пошла вон. Только сунься! Только подойди!
Я тебя посажу! Поняла! Ну так убирайся.
И Ирка медленно пошла вдоль рельсов.
Аня люто оглянулась на мужа. «Если он только сейчас
обернется вслед этой поганке! Если только что-нибудь скажет! Если посмеет меня
упрекнуть!»
Не обернулся, не сказал, не упрекнул. В полном упоении
трогал мизинчиком розовые щечки спящих сестричек, лепеча:
– Дочки! Ах вы, мои доченьки!
И у Ани немного отлегло от сердца, отошла пелена с глаз.
Удалось отдышаться. И даже в левом боку перестала колоться игла, которую как-то
незаметно удалось туда вонзить зловредной Ирке. Огромная такая, острая игла…
– На какое число у нас билет? – спросила она мужа.
Тот поднял счастливые, влажные глаза:
– Через три дня, а что?
– А завтра есть рейс?
– Сегодня в пять. А что?
