Ох как же они хохотали… а между тем это ведь
предзнаменование, причем дурное. Потому что меньше чем через месяц, совершенно
вот так же, как на это дерево, они натолкнулись на Ирку.
* * *
Не часто, но случалось: статистика вдруг начинала сбываться.
Врачи ведь входят в группу риска. В том смысле, что профессия эта – одна из
наиболее опасных. Недавно Струмилин где-то вычитал: самая рисковая работа –
быть президентом. Дескать, на них, на руководителей государств, совершается
самое большое число покушений, ну а поскольку они льют куда больше невидимых
миру слез, чем представители остальных профессий, то и сердечные мышцы
напрягают куда сильнее, и нервных клеток расходуют невообразимое число.
А что? И очень может быть!
Но к сведению президентов и статистиков: невидимые миру
слезы льют и врачи «Скорой». Очень часто не только по поводу страданий своих
пациентов, но и мизерной зарплаты. Еще хорошо, что ее практически не
задерживают. Хотя даже если бы и задерживали, забастовок бы все равно не было.
Как-то не поднимается рука хватать за хрип людей, если их жизнь от тебя
зависит.
Ну а что касается покушений…
Этот нарк, которого пришлось выводить из комы, обкушался
реланиума. Реланиум прописывали бабушке, у нее проживал великовозрастный
безработный внучек, но бабуля лекарство не пила: или рецепт, или сами таблетки
отдавала своему дорогому Антоше. Благодаря сволочному характеру дорогой Антоша был
в быту тираном, а реланиум его здорово-таки утихомиривал. Опять же кайф… Во
время кайфа Антоша бабку не поколачивал и денег с нее не требовал. Но однажды в
процессе ловли кайфа Антоша впал в наркотический сон, а глупая старуха, вместо
того чтобы порадоваться и передохнуть, залилась слезами и вызвала «Скорую».
Случай в принципе несложный, Антоше впрыснули антидот и
оставили на диванчике. Вести его в стационар смысла никакого нет: угрозы для
жизни не существует, да и толку-то гонять машину, жечь бензин? Сколько раз
такое случалось: привозят человека без памяти, врачи суетятся вокруг него,
выводят из комы или наркотического сна, а через час исцеленный пациент доходит
веселою ногой до соседнего скверика, вынимает из заначки, а может, буквально из
воздуха, как Дэвид Копперфильд, шприц с новой порцией наркоты, и… готовьтесь,
люди добрые, по гроб жизни скованные клятвою Гиппократа, сызнова со мною
возиться!
Вызовы к таким вот наркам Струмилин воспринимал как просьбу
мамы вынести мусорное ведро. Противно, а никуда не денешься. «Разве хочешь? –
Надо!» – как говаривал старинный приятель. Он уже давно не пытался прочищать
заодно с желудком мозги пациентов, справедливо полагая, что каждый сам кузнец
своего счастья, а также несчастья, и если человек желает уподобиться скотине,
то, значит, такова воля божья. Не всем же быть венцами творения! Опять-таки
этот самый венец порою колет головушку не слабее знаменитого тернового…
Словом, нарка Антошу он если не погладил отечески (вернее,
братски, учитывая никакую разницу в возрасте) по головке, то и душеспасительных
бесед не стал плести. Помог Валюхе собрать вещички и понес чемоданчик к выходу,
как вдруг… Может, ангел-хранитель шепнул из-за правого плеча (за левым-то, как
известно, топчется всегда готовый нас погубить диавол, враг рода
человеческого), то ли сработало знаменитое шестое чувство, только Струмилин
вдруг оглянулся… как раз вовремя, чтобы увидать Антошу, с безумными глазами
воспрянувшего с дивана и крадущегося вслед за доктором с воздетой
пятикилограммовой гантелей.
Откуда силы взялись у парня, только что в изнеможении
распростертого на диванчике?!
Удар принял на себя выставленный вперед чемоданчик. Полетели
щепочки-осколочки, но боевой товарищ многих поколений врачей все же выдержал,
не раскололся. Влекомый инерцией, Антоша пролетел между Струмилиным и Валюхой и
врезался в стену. Сполз по ней и остался лежать чуть дыша, с закатившимися
глазами. Ну, опять же тахикардия немыслимая, бледность кожных покровов, пот на
висках и еле уловимое дыхание…
Из кухни прибежала бабуля, закудахтала.
– Так, что будем делать? – грозно спросила Валюха, беря на
себя руководство (Струмилин все еще озирался, словно выискивал позади своего
ангела-хранителя, чтобы пожать ему с благодарностью руку или хотя бы краешек
крыла). – Милицию вызовем или как?
Бабка бросилась в ноги «милостивцам», заклиная не губить
невинную душеньку дорогого Антошеньки.
– Он же добрый, ласковый, как дитя малое, незлобивый такой.
А иной раз хоть из дому беги, – причитала она. – Совсем другой человек
становится. Ровно и не внучек мне. Ровно бес в него вселяется!
– Это в вас бес вселился, раз вы внука к реланиуму приучили
и потакаете его нравственной гибели! Ладно, расхлебывайте сами. Дождетесь
однажды от своего Антошеньки… – Уточнять Валюшка не стала и, подхватив одной
левой с полу покореженный чемоданчик, другой взяла на буксир заторможенного
Струмилина: – Ну ты как, Андрюшенька? Живой? Ничего, ничего, сейчас выйдем на
свежий воздух… а то какой-то ты стал бледненький…
Дело было не в свежем или несвежем воздухе и даже не в
Антошиной гантели. «Бледненьким» Струмилин сделался именно из-за этого наивного
бабкиного объяснения: «Совсем другой человек! Ровно бес в него вселяется!»
А может, в этом и есть ответ на все те многочисленные
вопросы, что с самого утра толпятся вокруг него и кричат на разные голоса?
– Да я в порядке, – неловко вырвал он локоть из железной
Валюхиной ручонки. – Жив – и ладно. Слушай, мне тут заехать кое-куда надо на
минуточку… – Это уже адресовалось к Витьке, поскольку стояли около машины.
– Домой? – понимающе повел бровью тот.
– Нет, не домой, – сухо ответствовал Струмилин. – На
Рождественку, к «Малахиту», куда днем заезжали.
– О, таки дошло дело и до кольца? – захохотала неугомонная
Валюшка, и тут затрещал «Курьер»:
– Пятьсот семьдесят восьмая, вы освободились? Тут Струмилина
ждет какой-то лохматый мужик, аж ногой бьет от нетерпения. Как фамилия ваша? –
Это уже в сторону, и из радиоустановки отчетливо донеслось:
– Леший! Вы ему скажите – Леший!
Андрей даже головой покачал. А он-то сам собирался искать
Лешего, чтобы кое-что у него прояснить. На ловца и зверь бежит!
– Поехали.
– А за кольцами заезжать не станем? – осведомилась ехидная
Валюха. – Или все-таки домой?..
Струмилин угрюмо уставился в ветровое стекло.
Домой! Что там делать, дома? Лида все еще спит.
А может, это спит вовсе не Лида? Вернее, в том числе и
Лида?..
