Он привык тщательно анализировать свои мысли и чувства. Ну а
теперь, когда он лежит недвижимо и делать больше нечего, он только думает и
думает о ней. Вскоре он понял, что этот невероятный, щемящий восторг в нем
вызывала не только красота Сони, но и мысль, что именно он, Джейсон Полякофф,
станет единственным и полновластным обладателем этой красоты. Он вспоминал,
что, еще когда жил надеждою на сей романтический брак, ревновал свою
полупризрачную невесту к ее прошлому, настоящему и даже будущему. Теперь,
оценивая свои эмоции, Джейсон начал понимать магометан – они держат
несравненных прелестниц в гаремах, укутывая их паранджой и чадрою, не позволяя
взглянуть на них ни одному постороннему оку.
В чувстве собственности и чувстве любви (а что такое любовь,
как не достигший своего апогея инстинкт собственника, жажда безраздельного
обладания женщиной?) европейца преобладают тщеславие и кичливость. Ему
непременно надо, чтобы достоинства его возлюбленной были оценены посторонними
людьми. Он выставляет ее напоказ, а потом удивляется, что красотка, привыкнув к
поклонению, начинает крутить юбкой направо и налево. Человек Востока – вот
истинный собственник. Ему вполне довольно той гармонии, которая воцаряется в
его собственной душе при взгляде на обожаемую женщину. И восторг посторонних
способен только оскорбить его, потому что разрушает эту чудную гармонию.
Джейсон вспомнил свою небольшую картинную галерею. В ней
были истинные сокровища, доставшиеся от отца и деда. Ни тот, ни другой не
жалели денег на картины русских художников. Разумеется, места футуристам или
какому-нибудь там поп-арту здесь не было и быть не могло. Отец Джейсона
высокомерно изрекал, что футуризм выдумали бездари, не умевшие держать кисть в
руке. Они продали душу дьяволу, и дьявол дал им силу искусить малых сих. Что
касается абстракционизма, старший Полякофф считал его отвратительным созданием
тех, чья религия запрещает изображать человека.
«Ну мы-то, слава богу, православные христиане, – твердил он.
– За каким же лешим нам разбивать лоб перед бессмысленным нагромождением красок
и форм? Нам подавай не самовыражение идиота, ценное лишь для него самого и его
соседей по палате номер шесть, а безусловную кра-со-ту! Как бы я ни кобенился,
изображая из себя прогрессивного знатока и ценителя нового искусства, не могу
не набить оскомину перед черной мазней или летающими уродами. А погляжу на
Сомова, или Серебрякову, или Бакста – не говорю уже о Сурикове или Васнецовых!
– и затрепещет сердце, и поклонишься невольно гармонии и красоте, и пожалеешь
только об одном: что это принадлежит всему человечеству, а не тебе одному!»
Наверное, именно тогда и появилась у Джейсона мысль об еще
одной галерее. Галерее-гареме! Галерее – тайной любовнице, посещать которую не
сможет никто, кроме ее господина и повелителя.
Каким-то неведомым образом память о Соне сопрягалась с этой
новой страстью, какой он подчинил свою жизнь. Ведь сама мысль о женитьбе на
русской, родившейся в новой, опасной стране России, – да и сама эта заочная
любовь исполнены риска. Решившись сделать предложение Соне, Джейсон как бы
поставил на кон всю свою прежнюю жизнь. И точно так же он непрестанно рисковал,
непрестанно ставил на кон судьбу, отправляясь в Амстердам или Париж, Киев или
Санкт-Петербург за новым сокровищем для своей тайной коллекции. И все-таки было
еще что-то, роднившее любовь к Соне с этой новой, возможно, порочной страстью
тайного коллекционера. Это «что-то» гнездилось на самой обочине его сознания,
кололо память тоненькой иглой невозможности…
За минувшее время Джейсон стал обладателем нескольких
истинных сокровищ, бесследно покинувших по его воле музейные залы самых разных
стран. И вот, приблизительно год назад, ему попался на глаза новый роскошный
альбом «Живопись начала ХХ века в музеях России». Он содрогнулся, наткнувшись
на репродукцию с картины Зинаиды Серебряковой «Прощание славянки».
Ну конечно! Об этом удивительном сходстве он подумал сразу,
лишь только увидел Сонину фотографию!
Решение принял мгновенно. «Прощание славянки» должно
пополнить его собрание. Нет, не так! «Прощание славянки» должно стать
жемчужиной коллекции, султаншей его гарема! Ради этого он не пожалеет ничего,
рискнет всем своим состоянием.
Но где, в каком конце огромной России, находится это
сокровище?
Джейсон заглянул в указатель картинных галерей на последних
страницах альбома – и не поверил своим глазам.
Художественный музей Северолуцка!
Именно в этом городке жила и умерла Соня…
* * *
– Булка! Сюда! – давя на горло Андрея, заорал сзади Семен, и
Лада Мансуровна сунулась в карманы струмилинского халата, вышвырнула оттуда
записную книжку, носовой платок и расческу, а потом проверила карманы брюк.
В следующую минуту Семен перелетел через нагнувшегося
Струмилина и упал на пол, заодно сбив с ног владелицу «Ла ви он роз».
– Булка! – взвыла и Лада Мансуровна, вскакивая, как
резиновый мячик. – Булка, ко мне!.. – Однако действующих лиц в комнате не
прибавилось.
«Ждите ответа! Ай да Валюшка, ай да молодец, – подумал
Струмилин, исподтишка наблюдая за Семеном, все еще лежащим на полу, нелепо
шевелящим руками и ногами. – Иисусе! Уж не перешиб ли я невзначай парню
позвоночник? Вот это и называется превышение необходимой обороны. Нет, слава
богу, пациент скорее жив!»
– Коль я говорю, что негативов у меня нет, значит, так оно и
есть, и совсем незачем хватать меня за горло и всякие другие места, –
укоризненно сказал Струмилин, на всякий случай отступая к стене, чтобы
обезопасить спину, и выстраивая впереди баррикаду в виде спинки стула. –
Бояться меня вам совершенно незачем, как, впрочем, и Лиды. Вообще с чего вы
взяли, что в этом деле каким-то боком замешаны именно мы? Что, больше никто не
догадался заглянуть в этот ваш «черный зал» с фотоаппаратиком? Насколько я
понимаю, там был настоящий проходной двор. Или мужиков туда пускали строго по
списку?
– Заткни свою пасть! – заорал Семен, держась за поясницу. –
Тебе все равно никто и никогда…
– Тихо! – скомандовала Лада Мансуровна, резко взмахнув
рукой. – Значит, мужики сюда ходили? Значит, по списку? – Ее небольшие и очень
темные глаза так и бегали по лицу Струмилина, оставляя впечатление снующих по
нему липких мушиных лапок. – Хорошо! Пошли. Тебе полезно кое-что увидеть. Да не
бойся, сейчас тебя никто не тронет. Нет надобности, – пояснила она, уловив
выражение явного недоумения в глазах неприятеля. – Придержи лапы, Семен. Этот
лох ничего не знает.
