– Привет, – перебил его Струмилин. – Это я. Слушай, у меня к
тебе просьба… Кстати, спасибо за звонок, хорошо ты мою маму успокоил.
– Андрюха?! – Валера с трудом выдирался из сна и еле
говорил. – Какой звонок? Какая мама? Ты откуда говоришь?
– От верблюда, – сообщил Струмилин. – Ладно, проснись на
счет «три». Раз, два… три! Проснулся?
– Есть, товарищ генерал, – буркнул Валера уже более
членораздельно. – Чего надо-то?
– Я сейчас трубку положу, а ты мухой узнай по справке
телефон Гоши Володина – уж не знаю, Георгий он или Игорь. Живет по адресу:
улица Красных Зорь, двадцать один «а», квартира двадцать. Только он работает в
милиции, я не уверен, что телефон есть в обычной справочной. Но ты уж
расшибись, понял? Я тебе перезвоню через пять минут, а если уеду на вызов, то
вечером.
– Погоди, не тараторь, – зевнул Валера. – Игорь его зовут,
Игореха. Гаишник он, а не мент. Сосед бывший Котькин, да? Ну так не надо мне
никакой справочной, я и так номер знаю: сорок и два раза по тридцать пять. А
тебе он зачем?
– Да насчет «Москвича», – отоврался Струмилин. – Ну ладно,
пока, я тут по сотовому, дали на минутку.
– Ух ты, Андрюха, я ведь Май-Ванне совсем забыл вчера
позвонить… – доехало-таки до Валеры, но уже поздно: Струмилин дал отбой.
– Токсикологи, на вызов! – внезапно заскрежетал над головой
нечеловеческий голос, и Андрей вздрогнул.
Это ожил селектор. Во всем огромном, нелепом, полупустом
здании линейной подстанции «Скорой помощи» этих селекторов натыкано как собак
нерезаных, в самых неожиданных местах. Даже в подвале не отсидишься!
«Ну, не судьба», – кивнул сам себе Струмилин и уже начал
подниматься по лестнице, как вдруг нахмурился, вернулся в подвал и снова набрал
восьмерку.
Сначала было занято, и Андрей хотел плюнуть на все, тем паче
что селектор зарявкал опять, однако, презирая себя, он позвонил еще раз.
Трубку снял сам Гоша Володин – Струмилин сразу узнал его
характерный, окающий говорок.
– Привет, служба. Это твой вчерашний знакомец говорит,
любитель «Саровской» воды, – представился Струмилин.
– Привет, браток! – почему-то обрадовался Гоша. – Это про
тебя мне только что Валерка Шумской телефонировал? Так вы кореша? Мы с ним тоже
сто лет знакомы. Он сказал, у тебя проблемы? Чем могу, помогу.
Ну, Электровеник… Нет – сущее электропомело!
– Да я про другое, – неловко сказал Струмилин. – Помянули
вчера Костю? И как все прошло?
– Нормально, – с ноткой настороженности ответил Гоша. – А
что?
– Слушай, ты извини, я тут с дурацким вопросом, –
предупредил Струмилин. – Ты эту… ну, Соню Аверьянову видел вчера вечером или
сегодня утром?
Уф! Вытолкнул-таки из себя! И на что сейчас нарвется?
– Видел, – буркнул Гоша. – И вчера видел, и сегодня. Мы как
раз расходились, а она вернулась, уже часов в одиннадцать, наверное.
Нагулялась! И умотала с утра пораньше, не сидится ей дома. Вот только сейчас в
окошко видел – ушла куда-то. Пиджак такой черный. Платье серое. Якобы в трауре.
Якобы переживает, падла! А тебе за…
– Гоша, спасибо, извини, – выпалил Струмилин и нажал на
отбой.
В два прыжка выскочил из подвала, сунул мобильник
Белинскому, стоявшему с поднятыми бровями посреди коридора, сорвал с крючка в
коридоре свой халат, вылетел из здания. Шофер Витя сразу дал газ, Струмилин
прыгнул в кабину, откинулся на спинку. Спохватился – подал руку Сане, потом
помахал в кабину Валюхе, фельдшерице своей. Опять откинулся, невидяще глядя
вперед.
Так. Значит, Соня никуда не делась из Северолуцка, а он
просто идиот. Это радует… Но кто же тогда ехал сегодня в купе?! На кого он
пялился в полном обалдансе? Разве может быть такое несусветное сходство?
Витек заложил крутой вираж, спасаясь от кошки, вдруг
принявшей «Скорую» за мышку. Струмилин стукнулся головой о боковое стекло – и
как-то сразу успокоился. Нет, не тем холодным сном могилы… Просто отлегло от
души.
Бывают похожие люди, сколько угодно. И если ему вдруг
встретилась еще одна женщина, напоминающая неведомый идеал, который он искал
всю жизнь, разве это повод для огорчений? Еще одна в точности такая же… но без
шлейфа позора за спиной, без омерзительных снимков, при воспоминании о которых
до сих пор хочется плеваться, без дурной славы, без…
Если все это так, разве не стоит Струмилину сейчас,
немедленно, поблагодарить судьбу?!
Он уселся поудобнее, вытянул ноги, улыбнулся и только начал
ее благодарить, как вдруг кое-что вспомнил.
Черноглазого брюнета с «намасленным лицом» и ревнивой женой
вспомнил. И какого-то «кавалера» – о нем упоминал Леший. И самого Лешего… тоже
еще, выискался друг, товарищ и брат!
Снова согнулся, зажался, снова нахмурился.
Ладно. С судьбой он сочтется потом, она подождет, не
мелочная. Сначала надо встретиться с этой Лидой Литвиновой. На правах попутчика
и врача vulgaris он обязан поинтересоваться ее здоровьем.
И только тут Струмилин сообразил, что представления не
имеет, где она живет.
* * *
Лариса Ивановна, смотрительница Художественного музея
Северолуцка, сразу обратила внимание на этого посетителя. Конечно, ведь в тот
день он был первым. Молодой человек ей сразу не понравился. Он весь какой-то
словно маслом намазанный. Почему пришло в голову такое сравнение, Лариса
Ивановна и сама не могла понять. Ну, бывают такие люди, и даже среди тех, кого
частенько по телевизору показывают. Их бы задвинуть на какую-нибудь помойку
истории, так нет: показывают и показывают… Впрочем, глаза у молодого человека
были приветливые, и улыбнулся он любезно, и держался весьма вежливо. Купил
билетик и новый буклет с репродукциями музейных картин, буквально вчера
принесенный из типографии, – и пошел себе на второй этаж, откуда начинался
осмотр. Ничего насчет цены не сказал, а то ведь какие посетители есть? Сразу
начинают возмущаться, мол, десять рублей за входной билет – это дорого. Ничего
себе – дорого, три раза на трамвае или автобусе проехать или два батона купить.
Какая-то дама так и сказала с ужасом в голосе: «Но ведь на
эти деньги два батона купить можно!» А сама такая расфуфыренная, небось ей не
приходится всякое старье донашивать, как Ларисе Ивановне и прочим
смотрительницам. Конечно, Лариса Ивановна промолчала, и кассирша Люба ничего ей
не сказала, зато очкастенький сын этой дамочки простодушно ляпнул: «Мам, да ты
все равно хлеба не ешь, потому что худеешь, чего ж ты волнуешься?»
