– Девушка, ну что вы так кричите? Паспорт дайте. Ваша как
фамилия?
– Литвинова, – почему-то злорадно подсказала из коридора
Людочек. – Место тридцать шестое, фамилия Литвинова.
Струмилин снова тихонько присвистнул.
Омоновец покосился на него, но ничего не сказал и вытянул
из-под подушки, на которой спала Литвинова, плоскую черную сумочку с длинным
ремешком.
– Позвольте? – Он осторожно, двумя пальцами, вытянул оттуда
паспорт в зеленой обложке: – Ваш? Так, правильно, Литвинова Лидия Дмитриевна,
год рождения тысяча девятьсот семьдесят третий, место рождения город
Комсомольск-на-Амуре, прописка нижегородская… Все нормально.
Струмилин только головой покачал.
Литвинова Лидия Дмитриевна с прежним тупым изумлением
оглядывала купе, рассеянно потирая горло, – на нем виднелась слабая красная
полоса, словно кожа здесь была содрана.
– Ничего не понимаю, – прохрипела она. – Ни-че-го…
«Я тоже», – подумал Струмилин.
– Ладно! Все! – пронзительно закричала из коридора
проводница, у той, похоже, окончательно лопнуло терпение. – Антон, гони ты их
всех в шею! Мне уходить надо! Домой! А еще уборка!
– Так начинай убираться, Людочек, – миролюбиво сказал
омоновец Антон. – С другого конца вагона и начинай. А я сейчас документики
проверю – и отпущу товарищей.
Толстяк по фамилии Бордо вдруг вскочил со своей полки и,
драпируясь в простынку на манер древнеримской тоги, вылетел в коридор.
– Девушка, откройте мне туалет! – простонал он. – Вам же
хуже будет, если…
Все-таки «пирожок» Людочка держался отнюдь не на пустой
голове: не поперечившись ни словом, проводница метнулась в тамбур.
Антон с сержантскими погонами хмыкнул и сунул паспорт
Литвиновой Лидии Дмитриевны в черную сумочку. Однако он сделал неосторожное
движение и чуть не уронил ее. Оттуда выпал зеленый патрончик с аэрозольными
духами под названием «Опиум» и еще что-то блестящее, круглое.
– Ой, извините. – Антон собрал вещи с пола и загляделся на
золотой перстенек с изящной печаткой. – Что ж вы кольца так неаккуратно
кладете? Потеряете и не будете знать где.
– Боже мой! – воскликнула вдруг больная Чуваева, про которую
все уже позабыли. – Но ведь это мое кольцо! Мое! Там и гравировка есть, три
буквы: ВКЧ, вэ-ка-че.
– Вэ-че-ка, – машинально поправил Антон.
– Какое вэ-че-ка?! Вэ-ка-че! Валентина Кирилловна Чуваева!
Это я!
– Есть такая гравировка, – согласился Антон.
– Вы зачем взяли мое кольцо? – жалким голосом вопросила
больная Чуваева, возмущенно глядя на Лидию Литвинову. – Вы что, с ума сошли? А…
а…
Словно вспомнив что-то, она привскочила на полке и сунула
руку под подушку. Вытащила оттуда потертую сумку – видимо, все женщины в мире
прячут в поездах сумочки под подушки! – нервно дернула «молнию» и простонала:
– Кошелька нет! Меня обокрали! Она меня обокрала!
– Деньги свои проверьте, – скомандовал Антон Струмилину и
вернувшемуся толстяку – негромко, но так веско, что они безропотно
повиновались.
Струмилин сперва похлопал по карманам пиджака, потом
вывернул их, но напрасно – бумажник исчез. Та сотня сохранилась только потому,
что завалялась в джинсах.
– Пусто-пусто, – доложил Струмилин, косясь то на заспанное
лицо Литвиновой, то на толстяка, бестолково копающегося в карманах и в
портфеле, шепотом причитающего:
– Все деньги! Бумажник! Карта «Виза»! И… о «Ролекс», мой
«Ролекс»!
Он выставил вперед загорелую волосатую руку, на запястье
которой остался только бледный след – здесь, очевидно, и находились прежде
часы.
Омоновец Антон, парень деловой, велел всем предъявить багаж.
У заторможенной Литвиновой, изумленного Струмилина и ошеломленного Бордо
никакого багажа изначально не было, только у последнего оказался портфель с
пачкой каких-то бланков и несессером.
У Чуваевой имелась при себе скромная дорожная сумка с убогим
барахлишком: два платья, теплая кофта, бельишко, чулки, умывальные
принадлежности в полиэтиленовом мешочке. Тут же лежала большая коробка дорогих
конфет, перевязанная золотистым шнуром. Не дожидаясь просьбы омоновца, Чуваева
открыла коробку. Конфеты лежали в серебряных и золотых гнездышках и выглядели
весьма аппетитно.
– Это мне сестра подарила, – всхлипнула Чуваева. – Я сестру
навещала.
Ни денег, ни бумажников, ни «Ролекса» нигде не обнаружили.
– Как же теперь жить? – расплакалась Чуваева. – До зарплаты
еще две недели, а с книжки я давно все сняла…
– «Виза»! – хлопнул себя по голове Бордо. – Надо срочно
позвонить в банк – вдруг в каком-нибудь банкомате уже снимают деньги по моей
«Визе»!
– Да ничего она не снимает, вон же она сидит, – громко
фыркнула из коридора Людочек, глядя на Литвинову.
Полуголый Бордо побагровел:
– Где мои деньги? Где моя «Виза»? Где мой «Ролекс»! Куда ты
их спрятала?!
– Сейчас из отделения позвоните в банк, – успокоил его
Антон. – В отделение пройдем, протокольчик составим. Одевайтесь, товарищи,
собирайте свои вещички, выходите, надо обыскать купе.
– Подождите, – простонала Чуваева. – Извините… Мне нехорошо,
мне тоже надо… в туалет.
Ее бледные щеки залились краской.
Людочек в коридоре издала нечленораздельный звук, но
решила-таки вторично проявить человеколюбие и вышла в тамбур, куда вслед за ней
со стонами потащилась несчастная Чуваева.
– Слезайте, гражданка Литвинова, – скучным, официальным
голосом приказал сержант Антон, глядя наверх и делая приглашающий жест. – Вы
задержаны по подозрению в хищении имущества этих граждан.
– Что? – прохрипела Литвинова, неуклюже спускаясь с полки и
чуть не падая на Струмилина. – Что он сказал?
– Что слышали, – холодно ответил Струмилин, размышляя, в
самом деле она его не узнает или просто делает вид.
Она тупо кивнула и принялась шарить глазами по полу,
отыскивая свои босоножки.
Сам не зная почему, Струмилин не мог на это смотреть.
Нагнулся и вытащил красные туфельки оттуда, куда вчера запихал их. Они так и
стояли рядом с запасным матрасом.
Литвинова машинально обмахнула ладонями босые ступни и
обулась.
