Струмилин приподнялся, очумело приоткрыл глаза. С великим
трудом дошло: он не дома, а в купе поезда. И не отсыпается после суточного
дежурства, а возвращается из Северолуцка. Но поезд прибывает в шесть утра, в
это время уже светло, почему же их будят среди ночи?
На этот вопрос он получил незамедлительный ответ. Послышался
скрежет, и купе осветилось. Ну да, проводница подняла кожаную шторку на окне. И
в самом деле – светлехонько. А на часах – шесть. Приехали, что ли? Ничего себе,
заспался он. Голова тяжеленная, как с большого бодуна. Хотя что они там
пили-то? Всего ничего, и еще днем. Давно прошло бы.
Память возвращалась с трудом. Струмилин тупо озирался,
потирая виски и чувствуя себя почему-то выжатым лимоном.
На нижней полке копошился толстяк, натягивая простыню на
волосатые плечи и одновременно пытаясь спрятать не менее волосатые ноги. Но
таких удобств для пассажиров желдорога не предусматривала.
«Нос вытащишь – хвост увязнет, хвост вытащишь – нос
увязнет», – вспомнилось Струмилину. Это совершенно из другой оперы, однако все
равно показалось забавно, и он слабо усмехнулся.
– Он еще смеется! – послышался возмущенный визг, и
Струмилин, нагнувшись, увидел внизу знакомый «пирожок». Отсюда, сверху,
проводница казалась вовсе крошечной. – У меня уже все пассажиры вышли, а это
купе спит как убитое. Билеты принесла – спят. Чай предложила – спят. Сказала,
что туалеты закрываются в связи с санитарной зоной, – спят!
– Туалеты закрыты? – с тихим ужасом спросил толстяк.
– А как вы думали? – мстительно прокричала проводница. –
Спать надо меньше! Все, вставайте! Забирайте билеты, вещи – и все, быстро
выходим, а то сейчас милицию позову. Что это вам, вагон или дом отдыха?
Она в сердцах швырнула на полки билеты:
– Тридцать четвертое место – Струмилин, тридцать шестое
Литвинова, тридцать третье – Чуваева, тридцать пятое – Бордо.
– Не Бордо, а Бордо, – обиженным тоном поправил толстяк.
– Какая разница? – Не удостоив его и взглядом, проводница в
раздражении принялась дергать красный подол, по-прежнему свешивающийся с
тридцать шестого места. – Девушка, вы там живы или нет? Просыпайтесь, в
конце-то концов!
Скорченная фигура со слабым стоном распрямилась, потянулась.
– Слава богу, жива! Все, немедленно встаем и выходим! –
кричала проводница.
– Да вы сами сначала выйдите, дайте мужикам одеться, –
хрипло попросил Струмилин и удивился своему голосу. Ангина, что ли, взялась
невесть откуда? Больно уж хреновато он себя чувствует. Тело и голову ломит,
давление на нуле.
– Ой… – послышалось внизу. – Ой, девушка, мне плохо. Сердце…
Ой…
– Ну, медпункт в здании вокзала, – сказала проводница
довольно-таки бесчеловечным голосом. – Тут два шага.
– Да вы что, я умираю…
– Секунду, – скомандовал Струмилин, брякнувшись плашмя на
полку и споро натягивая джинсы. – Секундочку, я врач.
Спрыгнул – и чуть не зашиб топтавшуюся внизу проводницу, так
его вдруг шатнуло. Сердце, чудилось, еле вытягивает… В глазах потемнело, но
заставил себя проморгаться.
– Извините, девушка. Что-то голова закружилась. А ну подвиньтесь-ка.
– Девушка, а нельзя ли все-таки как-нибудь открыть туалет,
на минуточку, – прошептал толстяк, но на него никто не обратил внимания.
Женщина в цветастом халатике лежала на своей тридцать
третьей полке бледная до жути. На висках бисеринки пота, пульс частит страшно.
Странно – у нее тоже резко упало давление. Ладони ледяные, влажные. Дышит
неровно.
– Чаю горячего и очень сладкого принесите, быстро, – не
оборачиваясь, скомандовал Струмилин.
– Что?! – возмутилась проводница. – Да вы еще за вчерашний
чай не заплатили!
– Быстро, я сказал, – рявкнул Струмилин, нашаривая в кармане
какие-то деньги. – Вот сотня, хватит?
– Да вы что, мужчина, раскомандовались? – Проводница деньги
взяла, но возмущаться не перестала. – Мы уже на станции, понятно вам? На
стан-ци-и! Через… – она взглянула на часы, – через пять минут нас отгонят на
запасной путь! Мне убираться надо, вагон сдавать. Мне домой надо! Стану я вам
тут чаи варить!
– Ой, не надо чаю, – простонала лежащая женщина. – Когда его
вчера выпила, мне так плохо стало сразу… Может, заварка?..
– А что заварка? – обиделась проводница. – Не «Липтон»,
конечно, но вполне приличная заварка, я сама такую пью.
– Отличный чай, очень хороший был чай! – подал голос Бордо.
– У меня давление повышенное, иной раз заснуть не могу, так голова болит, а
вчера как выпил – сразу уснул, и ничего не болело, и спал как убитый, и сейчас
чувствую себя великолепно. Спасибо за чай, девушка!
Он искательно посмотрел на проводницу, однако путь к ее
сердцу (и ключам от туалета!) был куда более тернист, чем могло показаться с
первого взгляда.
– Может, кофе лучше выпить? – предложил Струмилин. – Быстрее
действует. Есть у вас кофе, девушка?
– Что-о? – Голос проводницы превратился в ультразвук.
– Людочек, ты там как? – послышался ленивый бас, и в купе
заглянул высокий омоновец – очевидно, из поездной милицейской бригады. – Есть
проблемы?
– Не то слово! – прокричала Людочек. – Чай им не нравится!
Кофе подавай! Да весь вагон пил этот чай и все уже вышли! И в туалет успели! –
Она мстительно посмотрела на несчастного Бордо. – И ни с кем ничего не
случилось!
– Потише и подробнее, – приказал омоновец, вытесняя девушку
из купе. – Так, пассажиры, предъявим билеты и документы, быстро.
– Слушайте, тут женщине плохо, – сказал Струмилин. –
Внезапная гипотония и тахикардия, вы понимаете?
– А то, – авторитетно сказал парень, поигрывая резиновой «демократкой».
– Чего ж тут непонятного? Паспорт ваш можно посмотреть?
– Вы кто? Где я? – послышался вдруг сиплый голос сверху, и
все подняли глаза на тридцать шестую полку.
Девушка в красном платье, очевидно, окончательно разбуженная
поднявшимся бедламом, свесила голову – ее распустившиеся волосы опутали серое
омоновское плечо, как золотистая паутина.
Струмилин тихонько присвистнул.
Девушка глядела мутными глазами, потирая горло:
– Вы что здесь все делаете? Как я сюда попала?
Омоновец поморщился:
