– Я думаю, нет. Я думаю, он не заметил, что умер.
Месяцев поверил священнику. У него было приятное широкое лицо и никакой фальши в голосе. Месяцев не мог выносить фальши и все время боялся, что с ним начнут говорить о его горе.
– Значит, что? Ждать? – спросил Месяцев.
– Жить, – сказал священник.
Прошел год.
Всего один год, а сколько времени!..
Люля подолгу жила в Америке. Ее подруга Инна вышла замуж за американца, и они сляпали какое-то совместное предприятие. Не то пекарню, не то магазин. Месяцев не вникал.
У Люли оказалась бездна способностей, ей стало скучно сидеть возле погасшего Месяцева. Надоело. Мертвый сын мешал больше, чем живой.
Первое время Люля пыталась как-то разделить участь мужа. Но есть участь, которую разделить невозможно.
– Не ты первый, не ты последний, – утешала Люля. – Весь Запад в наркоманах.
– Ты так говоришь, потому что твоя дочь жива и здорова. А если бы твоя дочь умерла и ее зарыли в землю, я бы на тебя посмотрел…
Люля пыталась зайти с другого конца.
– Бог посылает тебе испытания, – рассуждала Люля. – Бог испытывает тех, кого любит…
Месяцев холодно смотрел и говорил:
– Оставь Бога в покое. Ты даже не знаешь, как его зовут.
Люля терялась и думала: а в самом деле, как его зовут? Иисус. Но это сын Божий. А самого Бога – как зовут?
Они как будто оказались на разных берегах, и Месяцев не хотел никаких мостов. Люля чувствовала: время вокруг них остановилось и загустело, как янтарь. А она сама – как муха в янтаре. Все кончилось тем, что она купила финскую морозильную камеру на сорок килограммов и, уезжая за океан, полностью забивала ее продуктами: мясо, рыба, птица, грибы, мороженые овощи, фрукты и ягоды. Все витамины. Этой морозилки хватало на несколько месяцев. Можно жить, не выходя из дома. И даже небольшую гражданскую войну можно пережить с такой морозилкой.
Месяцев постепенно отошел от исполнительской деятельности. Пятьдесят лет – хороший возраст. Но он уже сказал свое слово и теперь мог только еще раз повторить то, что сказал. Выросли новые, тридцатилетние и шумно рассаживались на пиршестве жизни. У них был свой стол.
Месяцева все чаще приглашали в жюри. Он больше представительствовал, чем играл. Когда приходилось давать концерты, он вспахивал пальцами клавиатуру, но думал о своем. Шел, как самолет на автопилоте. Программа задана, долетит и без твоего участия. И бывал рад, когда возвращался домой в пустую квартиру.
Он научился жить один и привык к своему одиночеству. И даже полюбил его. Люди мешали.
Однажды среди бумаг нашел листок со стихами Алика.
«Пусть руки плетьми повисли, и сердце полно печали…»
Месяцев не понимал поэзии и не мог определить: что это? Бред сумасшедшего? Или выплеск таланта? Алик трудно рос, трудно становился. Надо было ему помочь. Удержать. Жена этого не умела. Она умела только любить. А Месяцев хотел только играть. Алик наркоманил и кололся. А Месяцев в это время сотрясался в оргазмах. И ничего не хотел видеть. Он только хотел, чтобы ему не мешали. И Алик шагнул в сторону. Он шагнул слишком широко и выломился из жизни.
Когда? Где? В какую секунду? На каком трижды проклятом месте была совершена роковая ошибка? Если бы можно было туда вернуться…
Когда становилось невмоготу, Месяцев покупал коньяк и шел к Льву Борисовичу.
Лев Борисович в последнее время увлекся фотографией, и на его стенах висели храмы, церквушки, старики, собаки, деревья.
Пили коньяк. Все начинало медленно кружиться по кругу.
– Я сломан, Лева, – сознавался Месяцев. – У меня как будто перебита спина.
– Почему? – Лев Борисович поднимал брови.
– Меня покинули сын, талант и любовь.
– У меня никогда не было ни детей, ни таланта. И ничего – живу, – комментировал Лев Борисович.
– Если бы я не прятал его от армии, если бы он пошел в армию, то остался бы жив…
– Или да, или нет…
– В тот день он сказал: дай денег. Если бы я дал ему деньги, он пошел бы на день рождения. И все бы обошлось…
Дальше Лев Борисович знал: Месяцев расскажет о том, как он выгнал Алика, как Алик попятился и ударился плечом о косяк и как ему было больно.
– Сейчас уже не больно. – Лев Борисович покачал головой.
– Он сказал: «Уйду, уйду…» И ушел навсегда.
Месяцева жгли воспоминания. Он говорил, говорил, чтобы не так жгло. Облегчал душу. Но зато нагружал душу Льва Борисовича. Лев Борисович искренне сострадал другу, но в конце концов научился противостоять нагрузке. Он как бы слушал вполуха, но думал о своем. Уезжать ему в Израиль или нет?
С одной стороны, туда переехали уже все родственники и на пенсию можно прожить безбедно. Овощи и фрукты круглый год. Апельсины стоят копейки. Вообще ничего не стоят. А с другой стороны, Израиль – провинция, как город Сухуми с пальмами. Все говорят только про деньги. И дует хамсин, какой-то мерзкий суховей. И вообще – он русский человек, хоть и еврей.
– А как ты думаешь? – спросил Месяцев. – Могла лавина придавить Алика?
Лев Борисович очнулся от своих мыслей.
Глаза у Месяцева были ждущие, острые, мученические. Надо было что-то ответить, но Лев Борисович не слышал вопроса. Отвлекся на свой хамсин.
– Что? – переспросил он.
Месяцев понял, что его не слышат. Он помолчал и сказал:
– Ничего. Так…
Вместо меня
Его зовут Ник. Ему тридцать пять лет. Он молод, красив и талантлив. И все это – не пригодилось. Красота, ум, талант – все уходит, как дым в трубу. Никому не надо.
Десять лет назад Ник окончил театральную школу. О! Какое было время… Как они пели, пили, мечтали, любили… Как он просверкнул на выпускном спектакле… Все думали, взошла новая звезда. А потом все кончилось. В Англии много безработных актеров. И Ник среди них.
Катрин говорила: «Ты лучше всех. Ты единственный». И родила ему двоих детей, мальчика и девочку. А через пять лет вышла замуж за зубного врача с хорошей практикой.
Ник – красивый и талантливый, но ничего не зарабатывает и на всех обижается. Все вокруг виноваты. Бедный и нервный человек может надоесть кому угодно. Катрин ушла, и увела детей, и увела свою любовь и заботу. И мебель. Ник остался в пустом доме. Спал на полу. Попытался устроиться официантом, но тоска по семье и невостребованный талант плакали в нем, и Ник задумывался посреди ресторанного зала, натыкался на посетителей, ронял подносы. Его выгнали.
Тридцать пять лет – не много. Но и не мало. К этому времени все должно состояться. А у него все рухнуло. Ник оказался в руинах своей жизни.
