Засупонив шар с рыбками под кафтан в карман куртки поглубже, вхожу. Привратники кланяются в пояс. Наша зала уже заказана Батей. Даю снять с себя кафтан черный, прохожу по коридору сводчатому. Цокают о камень мои подковки медные. Возле двери, в залу ведущей, дежурит еще один привратник — рослый, широкоплечий Коляха. Старый знакомый, каждый раз наш покой опричный стерегущий. Через Коляху татуированного чужому в покои наши вовек не пройти.
— Здоров, Коляха! — говорю ему.
— Здоровы будьте, Андрей Данилович, — кланяется он.
— Есть кто уже?
— Вы первым будете.
Ну и хорошо. Лучшее место себе изберу.
Впускает меня Коляха в залу. Неширока она, с низкими потолками. Но уютна, привычна, обжита. Посередине — купель круглая. Справа — парная. Токмо закрыта она за ненадобностью. Ибо у нас нынче особый пар, затейливый. Для него и веника не сыщется на земле…
Вкруг купели лежаки ромашкой выставлены. Семь. По числу рыбок в шарике заветном. Достаю его из кармана куртки моей парчовой, присаживаюсь на краешек лежака. Лежит на ладони шарик с рыбками. Резвятся стерлядки золотые в стихии своей. Красивы они зело, и без лупы видать.
Недюжинный разум создал забаву сию. А может — и не человеческий. Токмо ангелу, падшему с Престола Господня, могло в ум прийти такое.
Подбрасываю шар на ладони. Недешевая забава. Один такой шарик мой оклад месячный перетянет. Жаль, что волшебные шарики эти запрещены строжайше в стране нашей православной. Да и не токмо в нашей. В Америке за серебряных рыбок дают десять лет, а за золотых — раза в три больше. В Китае — сразу вешают. А Европе гнилой такие шарики не по зубам — тамошние киберпанки дешевую кислуху предпочитают. Наш Тайный Приказ уж четыре года отлавливает рыбок сих. Но плывут они к нам по-прежнему из Китая сопредельного. Плывут и плывут, минуя сети пограничные. И будут плыть…
Ежели говорить по совести — ничего антигосударственного я в этих рыбках не нахожу. Народу простому они недоступны, а у людей богатых да высокопоставленных должны быть слабости свои. Ведь слабость слабости — рознь. Государев отец Николай Платонович в свое время великий указ издал «Об употреблении бодрящих и расслабляющих снадобий». По указу этому кокоша, феничка и трава были раз и навсегда разрешены для широкого употребления. Ибо вреда государству они не приносят, а лишь помогают гражданам в труде и в отдыхе. В любой аптеке можно купить золотник кокоши за стандартную государственную цену — два рубля с полтиною. В каждой аптеке обустроены и стойки для того, чтобы рабочий человек мог с утра или в перерыв обеденный нюхнуть и бодро отправиться трудиться на благо государства Российского. Там же продаются и шприцы с феничкой бодрящей, и папиросы с травой расслабляющей. Траву, правда, продают токмо после 17.00. А вот герасим, кислуха, грибы — действительно народ травят, ослабляют, разжижают, обезволивают, тем самым государству вред нанося. Запрещены они посему на всей территории России. Верно все это придумано, мудро. Но рыбки… это выше всех кокошей-герасимов вместе взятых. Они как радуга небесная — пришла, порадовала и ушла. После радуги стерляжьей похмелья и перелома нет.
Распахивается дверь от удара сапогом кованым. Так только наш Батя входит.
— Комяга, ты уж здесь?
— Где ж мне еще быть, Батя!
Кидаю Бате шар. Ловит, смотрит на свет с прищуром:
— Ага… норма!
Вслед за Батей входят Шелет, Самося, Ероха, Мокрый и Правда. Вся правая рука Батина. С левой Батя в других местах восторг давит. И правильно — левое с правым в таком деле мешать негоже.
Все уже слегка взъерошены. А как же — до рыбок рукой подать. У Самоси глаза чернявые бегают, кулаки сжаты. Ероха желваки гоняет по скуле широкой, поскрипывает зубами. Мокрый своими бельмами из-под бровей нависших так уставился, словно пробуравить меня хочет. Последний раз он рыбок доставал. А Правда всегда за нож держится — привычка такая. Сильно побелел кулак его, рукоять костяную сжимающий. Все правые в опричнине такие — огонь-ребята. Чуть что — и своего порешат, не дрогнут.
Но окорачивает наших Батя:
— Отрысь, отрысь!
Кладет шар на пол каменный и первым с себя одежду снимать принимается. Слуг здесь не положено — сами раздеваемся, сами одеваемся. Сбрасывают с себя опричники куртки парчовые, сдирают рубахи шелковые, срывают исподнее. Разбредаемся голыми, ложимся каждый на свой лежак.
Ложусь, срам ладонями прикрыв, а самого уж дрожь-зноба бить начинает: радость золотая не за горами. Батя как всегда на запуске. Обнажившись, берет он шар с рыбками, подходит… конечно, ко мне. Я же сегодня добытчик. Стало быть — первый из семи. И первая рыбка — моя. Протягиваю я левую руку Бате, сжимаю-разжимаю кулак, пальцами правой руки пережав себе предплечье. Склоняется Батя над руцею моею, яко Саваоф.
И прикладывает шар божественный к набухшей иене моей. Вижу, замерли рыбки, качнулись в аквариуме своем. И одна из них метнулась в сторону вены, шаром прижатой. Вильнула хвостиком крохотным и сквозь стекло податливое пробуравилась, впилась мне в вену. Есть! Исполать тебе, Рыбка Золотая!
Батя к Ерохе переходит. Тот уж трясется, скрипит зубами, сжимает кулак, вену тугую накачивая. Склоняется над ним Батя-Саваоф голожопый…
Но не на них устремляются очи мои. Вену левой руки своей вижу я. Отчетливо вижу. И на сгибе бледном локтевом, прямо из середины набухшей вены моей торчит-выглядывает крохотный, миллиметровый хвостик золотой стерлядки.
О, божественные мгновенья вхождения злато-рыбки в русло кровяное! Несравнимо ты ни с чем земным и подобно лишь наслаждению прародителя нашего Адама в кущах райских, когда вкушал он плоды невиданные, для него одного седо-бородым Саваофом созданные.
Вильнул хвостик золотой, и скрылась рыбка во мне. И поплыла по руслу кровяному. А из крохотной дырочки — струйка кровавая тончайшим фонтанчиком выстрелила. Зажимаю я вену, откидываю голову на подголовник мягкий, закрываю глаза. Чувствую, как плывет во мне стерлядка золотая, как движется вверх по вене, как по Волге — матушке весной, к нересту в верховье устремляясь. Вверх, вверх, вверх! Есть куда стремиться золотой стерлядке — к мозгу моему. Замер он весь в ожидании великом: в нем и отложит небесную икру свою стерлядка-волшебница. О, плыви, плыви, златорыбица, устремляйся беспрепятственно, вымечи икру свою золотую в усталом мозге моем, и да вылупятся из тех икринок Миры Великие, Прекрасные, Потрясающие. И да воспрянет ото сна мозг мой.
Считаю вслух пересохшими губами:
Раз.
Два.
Три…
х, как и открывались-раскрывалися глаза мои,
Да глаза мои, желты глазоньки,
Желты глазоньки да на моей главе,
На моей главе да на могучею.
А сидит глава моя головушка
Да на крепкой шее длиннехонькой,
