Я вздыхаю:
– Не хочу повторять свою ошибку. Убийство Титуса не было правосудием.
– Тактус – настоящий аурей, – качает головой Виргиния, – его кровь древнее, чем само Сообщество. Сострадание и прочие сопли они считают болезнью. Другого отношения он не поймет и ничему не научится, для него имеет значение только власть. Другие касты просто не люди в его понимании, с такими нянчиться бесполезно.
Они все ауреи, кроме меня. Я алый, для меня все – люди и никто не раб своей судьбы. Даже Тактуса можно изменить, и я верю, что смогу, – только как?
– Ну и что ты посоветуешь? – спрашиваю.
– Дожили! – Виргиния хлопает себя по бедру. – Великий и ужасный Жнец просит совета. Когда это тебя интересовало чье-нибудь мнение?
– Ты не кто-нибудь.
Она задумчиво вздыхает:
– Мой учитель Плиний как-то рассказывал одну притчу. Неприятный тип, кстати, сейчас он политиком стал, так что не принимай ее слишком буквально. Короче, когда-то на Земле жил человек, и у него был верблюд. – Я слушаю, с трудом удерживаясь от смеха. – Ну вот, ехал он как-то на том верблюде через бескрайнюю пустыню, страшную и ужасную. Однажды, когда они сделали привал, верблюд вдруг лягнул хозяина, и тот, разозлившись, отхлестал его кнутом. Раны загноились, верблюд подох, и человек остался один посреди песков.
– Ох уж эти метафоры, – морщусь я.
Виргиния пожимает плечами:
– Без армии ты – как тот человек без верблюда. Так что ступай осторожнее, Жнец.
* * *
С пострадавшей рабыней, которую зовут Нила, я разговариваю без свидетелей. Она тихая, с умным взглядом, но слабенькая на вид, хрупкая, как птичка. Чем-то похожа на Лию. Из разбитой опухшей губы сочится кровь. Мне хочется кастрировать Тактуса, но затем я вспоминаю, что и эта тихоня в свое время прошла Пробу.
– Он велел мне размять ему плечи. Сказал, что он мой хозяин, проливал кровь, штурмуя крепость, и теперь я должна слушаться его во всем. А потом хотел… ну, ты знаешь.
Сколько поколений мужчин следовали той же нечеловеческой логике? Слова бедной девушки заставляют меня грустить о родном доме… но и там случалось подобное. Снова вспоминаю те вопли в темном туннеле и половник в трясущихся руках матери.
Нила смущенно опускает глаза:
– Я сказала, что принадлежу не ему, а Виргинии, братству Минервы… это их знак… а когда он стал валить меня на пол, закричала. Он меня ударил, а потом взял за горло и стал душить. В глазах потемнело, и даже запах его плаща я больше не чувствовала. Как потом поняла, меня спасла та высокая девушка, Милия.
Она постеснялась сказать, что в комнате были и другие бойцы Дианы, смотрели и молчали. И это моя новая армия? Я освободил их из рабства, дал оружие, и вот как они пользуются моей добротой! Что ж, моя вина, я за них в ответе. Самое главное, наказав одного из них, делу не поможешь. Они должны сами захотеть стать лучше.
– Ну и какой кары для него ты хочешь? – спрашиваю Нилу. Она чем-то напоминает белокрылую Эви, мне хочется погладить ее, утешить, но я молчу. Ауреи в этом не нуждаются.
Она ворошит свои спутанные волосы, пожимает плечами:
– Никакой.
– Никакой – мало.
– Для чего? Чтобы отменить то, что случилось? – Нила скептически качает головой, зябко обнимая себя за плечи. – Никакая не отменит.
Наутро объявляю общий сбор во дворе крепости. Тяжелых раненых у нас нет, прихрамывают не больше десятка. Для мощных костей аурея вчерашнее побоище – пустяк. Однако в воздухе висит напряжение. Пленные из Цереры воинственно переглядываются с бойцами Дианы. Взаимные обиды, чем бы они ни были вызваны, способны любую армию разъесть изнутри.
Перед строем на коленях стоит Тактус, над ним возвышается могучий Пакс. Спрашиваю арестованного, пытался ли он изнасиловать рабыню в нарушение моего приказа.
– Когда гремит оружие, законы молчат, – надменно цедит он.
– Прикрываешься Цицероном? Не уподобляй себя мародерствующему легионеру, твой уровень несколько выше.
– Дошло наконец? – ухмыляется он. – Да, я принадлежу к высшим, из древнего славного рода. Существует право сильного, Дэрроу. Я беру то, что могу взять, и если беру, то заслуживаю этого. Так принято у нас, ауреев.
– Человек меряется тем, как он употребляет власть, – громко отвечаю я.
– Брось, Жнец, – хмыкает Тактус с привычной надменностью, – эта рабыня – моя военная добыча. Слабые гнутся перед сильными, так было и будет всегда.
– Но я сильнее тебя, Тактус. Стало быть, могу сделать с тобой, что захочу, верно? – Он молчит, загнанный в ловушку. – Да, твой род древнее моего, мои родители погибли, из всей семьи остался я один. Тем не менее я выше тебя. – Его лицо кривится в усмешке. – Ты не согласен? – Бросаю ему под ноги нож и вытаскиваю свой. – Готов делом доказать, что я не прав?.. – Тактус молчит, глядя на нож. – Нет? Значит, право сильного за мной, и мне решать твою судьбу.
Обращаясь дальше ко всем, снова объявляю, что насилие будет строго караться, и спрашиваю Нилу, какого наказания она требует для преступника. Девушка повторяет вчерашние слова. Мне важно, чтобы все это услышали и никто не затаил на нее злобу. Бойцы Дианы слушают с удивлением, не понимая, как можно отказаться от мести, потом торжествующе переглядываются в уверенности, что их предводитель выйдет сухим из воды.
– Полагаю, с учетом просьбы потерпевшей, двадцати ударов кожаной плетью будет достаточно, – выношу я вердикт. – Тактус нарушил правила игры, поддавшись грубым животным инстинктам, а для аурея это еще менее простительно, чем убийство. Надеюсь, лет через пятьдесят он сам будет стыдиться слабости, которую проявил, и не захочет рассказывать детям и внукам об этом прискорбном эпизоде. А пока двадцать плетей.
Друзья Тактуса выступают вперед, сжимая кулаки, но Пакс многозначительно вскидывает на плечо боевой топор, и они ограничиваются гневными взглядами. Выпороть героя – это неслыханно! Моя армия раскалывается на глазах.
Виргиния стаскивает с Тактуса мундир, он сверлит меня ненавидящим взглядом. Мысли его мне хорошо известны – те же самые, что были у меня перед той памятной поркой.
Беру плеть и отпускаю двадцать полновесных ударов. Спина осужденного – в крови, бойцы Дианы громко возмущаются и рвутся вперед. Паксу едва не приходится пустить в ход свой топор.
Тактус, шатаясь, поднимается на ноги.
– Ты совершил ошибку, – шипит он, – большую ошибку.
И тут я удивляю всех. Вкладываю плеть ему в руку и обнимаю за плечо, притягивая к себе. Шепчу на ухо: «Отрезать бы тебе яйца, заносчивый придурок!» – и продолжаю уже громко, обращаясь к строю:
– Вы все моя армия, а это значит, что я должен делить с вами все, что выпадает нам на долю, и хорошее, и плохое. Каждый раз, когда кто-то из моих людей совершает преступление против одного из нас, это касается всех и виноваты все, в том числе и я.
