– Унитазы – это унитазы, а какашки – не просто какашки, – говорит он. – Есть вещи, которые не то, что они есть, не всегда. Какашки – из этой категории.
Инес дергает мальчика за руку, краснея от ярости.
– Идем! – говорит она.
Мальчик качает головой.
– Это мои какашки, – говорит он. – Хочу остаться!
– Это были твои какашки. Но ты их выбросил. Избавился от них. Больше они не твои. Ты на них больше не имеешь прав.
Инес фыркает и удаляется в кухню.
– Когда они попадают в трубы, это уже ничьи какашки, – продолжает он. – В канализации они объединяются с какашками других людей и превращаются в просто какашки.
– Тогда чего Инес злится?
Инес. Вот как он ее зовет. Не мамочка, не мама?
– Ей неловко. Люди не любят говорить о какашках. Какашки воняют. В какашках сплошь бактерии. Ничего хорошего в какашках нет.
– Почему?
– Почему что?
– Это же и ее какашки. Почему она злится?
– Она не злится, она просто чувствительная. Некоторые люди чувствительные, это их природа, тут не спросишь, почему. Но это не обязательно, потому, как я тебе уже сказал, что с некоторого момента это уже ничьи какашки, а просто какашки. Поговори с любым слесарем, он тебе то же самое скажет. Слесарь не смотрит на какашки и не говорит себе: «Как интересно, кто бы мог подумать, что вот эдак сеньор Икс или сеньора Игрек какает!» Слесарь – он как гробовщик. Гробовщик же не говорит про себя: «Как интересно!..» – Тут он умолкает. «Меня несет, – думает он. – Я слишком много говорю».
– А что такое гробовщик? – спрашивает мальчик.
– Гробовщик – человек, который занимается трупами. Он как слесарь. Он следит за тем, чтобы трупы оказывались в должном месте.
«А теперь ты спросишь, что такое трупы?»
– А что такое трупы? – спрашивает мальчик.
– Трупы – тела, которые поражены смертью, они нам больше не нужны. Но о смерти нам беспокоиться не надо. После смерти всегда есть другая жизнь. Ты сам видел. Нам, людям, в этом смысле везет. Мы – не какашки, которые сбросили и они смешались с землей.
– А мы как?
– Как мы, если мы не какашки? Мы – как образы. Образы никогда не умирают. Ты это в школе узнаешь.
– Но мы какаем.
– Это правда. В нас есть что-то от совершенства, но мы и какаем. Это потому, что мы двойственной природы. Я не знаю, как это проще сказать.
Мальчик молчит. «Пусть помозгует об этом», – думает он. Опускается на колени перед унитазом, закатывает рукава как можно выше.
– Пойди погуляй с мамой, – говорит он. – Иди.
– А гробовщик? – говорит мальчик.
– Гробовщик? У гробовщика такая же работа, как любая другая. Гробовщик такой же, как мы. У него тоже двойная природа.
– Можно его повидать?
– Не сейчас. Сейчас у нас другие дела. В следующий раз, когда поедем в город, поищем лавку гробовщика. И тогда посмотришь.
– А на трупы можно посмотреть?
– Нет, вот это точно нет. Смерть – дело личное. Профессия гробовщика – она скрытная. Гробовщики не показывают трупы публике. Хватит об этом. – Он тыкает проволокой в глубине унитаза. Как-то надо протолкнуть проволоку по колену сифона. Если засор не в сифоне, тогда в месте соединения труб снаружи. Если оно вот так, он понятия не имеет, как это чинить. Придется сдаться и найти слесаря. Или образ слесаря.
Вода, в которой все еще плавают какашки Инес, смыкается вокруг его ладони, запястья, предплечья. Он проталкивает проволоку по сифону. «Антибактериальное мыло, – думает он. – Мне потом понадобится антибактериальное мыло, тщательно промыть под ногтями. Потому что какашки – это какашки, потому что бактерии – это бактерии».
Не чувствует он себя сущностью с двойственной природой. Он чувствует себя человеком, пробивающим засор в канализационной трубе с применением простейших инструментов.
Он вытаскивает руку, вытягивает проволоку. Крюк на конце распрямился. Он сгибает его вновь.
– Можно вилкой, – говорит мальчик.
– Она слишком короткая.
– Можно взять длинную с кухни. А ты ее согнешь.
– Покажи, что ты имеешь в виду.
Мальчик трусит прочь, возвращается с длинной вилкой, которая была в их квартире, когда они сюда въехали, и он ни разу ею не пользовался.
– Можно ее согнуть, если ты сильный, – говорит мальчик.
Он гнет вилку в крюк и пропихивает ее в сифон, пока она во что-то не упирается. Попытавшись вытащить вилку, он чувствует сопротивление. Сначала медленно, потом быстрее причина засора являет себя: это кусок ткани с синтетической подложкой. Вода уходит. Он дергает за цепочку. Грохочет чистая вода. Он ждет, еще раз дергает за цепочку. Труба прочищена. Все хорошо.
– Я вот что нашел, – говорит он Инес. Держит предмет на вытянутой руке, с него все еще капает. – Узнаете?
Она заливается краской и стоит перед ним, как провинившаяся шкодница, не знает, куда спрятать взгляд.
– Вы их всегда в унитаз спускаете? Вам не рассказывали, что так ни в коем случае нельзя делать?
Она качает головой. Щеки алеют. Мальчик тревожно дергает ее за юбку.
– Инес! – говорит он. Она рассеянно гладит его по руке.
– Ничего, дорогой мой, – шепчет она.
Он закрывается в ванной, снимает замаранную рубашку, моется в раковине. Антибактериального мыла нет, есть простое из Комиссариата, которым тут все пользуются. Он отжимает рубашку, споласкивает ее заново, опять отжимает. Придется ходить в мокром. Он отмывает руки, ополаскивает подмышки, вытирается. Может, и не так чисто, как хотелось бы, но хотя бы дерьмом не воняет.
Инес сидит на кровати, мальчик прижат к груди, как младенец, она его укачивает. Мальчик дремлет, струйка слюны изо рта.
– Я пойду, – шепчет он. – Зовите, когда понадоблюсь.
Вспоминая об этом визите к Инес, он думает, до чего странная это история в его жизни, до чего непредвиденная. Кто бы мог подумать, когда он впервые узрел эту девушку на теннисном корте, такую уверенную в себе, такую безмятежную, что придет день, и ему придется смывать с себя ее дерьмо! Какие выводы об этом сделали бы в Институте? Нашлось бы у преподавательницы с седыми волосами название для этого – какашковость какашки?
Глава 17
– Если ищешь облегчения, – говорит Элена, – если облегчение упростит тебе жизнь, есть места, куда мужчине можно податься. Тебе друзья не рассказывали? Друзья-мужчины.
– Ни словом. А что именно ты понимаешь под облегчением?
– Сексуальное облегчение. Если ты ищешь сексуального облегчения, я не единственное твое прибежище.
