Он снова надел халат, ветер трепал измятую ткань вокруг его тщедушного тела. Я поддержал его, он осторожно опустился на песок. Подобрал ноги и положил рядом трость.
— С трудом верится. Мог ведь умереть, не побывав здесь.
— Вы еще долго проживете.
— Вздор! — Он откинул голову, ветер шевелил его волосы, высокая волна обдала нас брызгами. — Я скоро умру.
— Мне нужно… — Я с трудом перекрикивал шум прибоя. — Мне еще нужно вернуться. За чемоданами.
— Там у вас что-то важное?
Я задумался. Рубашки, штаны, белье и носки, ксероксы статей, ручки, карандаши, бумага, несколько книг.
— Да ничего у меня нет, ничего не осталось, так, все пустое.
— Бросьте вы все это.
Я уставился в стекла его очков. Он кивнул.
Я повесил на плечо сумку и медленно зашагал к причалу. Взошел на доски, они заскрипели под ногами, добрался до его конца.
Достал диктофон. Посмотрел на него, повертел в руках, включил и снова выключил. Потом швырнул его в воду. Он всплыл поблескивающим пятнышком, казалось, на какое-то мгновение замер и еще немного приподнялся на волнах. Потом он погрузился в воду и исчез. Я потер глаза. На губах я ощущал вкус соли. Расстегнул сумку.
Выбросил первую аудиокассету, но она отлетела недалеко, наверное, была слишком легкой. Следующую я уже и не пытался отшвырнуть, еще одну просто уронил, наклонился и смотрел, как она плавает на поверхности воды еще несколько секунд, как ее подхватывает волна, как другая волна ее накрывает и как она тонет. Некоторые продержались на воде дольше. Одну кассету почти прибило к берегу; ее едва не вынесло на песок, но потом на нее обрушилась волна, и она тоже исчезла.
Я глубоко вздохнул. На горизонте проплывал сухогруз, я различал палубные надстройки, длинную стрелу крана, кружащиеся точки — стаю чаек, следовавшую за кораблем. Достал блокнот.
Перелистал его. Страницы, сплошь исписанные моим неразборчивым почерком; заложенные между ними десятки ксерокопий из книг и старых газет, то тут, то там подчеркнутые красным фломастером буквы М. К. Вырвал первый лист, скомкал его и бросил. Вырвал второй, скомкал его и бросил, вырвал следующий. Вскоре на волнах рядом со мной закачались белые шарики. Мальчишка догнал змея и теперь наблюдал за мной.
В нагрудном кармане я нащупал еще один листок бумаги: путаница линий, между которыми, сейчас я отчетливо это видел, выделялась человеческая фигура. Снова убрал листок в карман. Вытащил, посмотрел на него и снова убрал. Вытащил и бросил, волны тотчас же его поглотили. Мальчик взял змея под мышку и ушел. Сухогруз глухо загудел, над ним поднялся невысокий столб дыма, изменил контуры на ветру, поблек. Одежда на мне пропиталась влагой, постепенно я стал замерзать.
Вернулся на берег. Спаниель подбежал ближе. Может быть, кто-нибудь его ищет? Опустевшая сумка болталась у меня на плече, и в ней одна камера.
Камера?
Я остановился, достал ее и взвесил на ладони. Цикл его последних работ. Я положил большой палец на кнопку, осталось только нажать на нее, чтобы открыть заднюю крышку и засветить пленку.
Я заколебался.
Мой большой палец точно сам по себе отдернулся. Медленно я снова убрал камеру. Завтра — тоже день, успеется; будет время подумать. Я подошел к Каминскому и присел рядом с ним.
Он протянул руку:
— Ключ!
Я вложил в нее ключ от машины.
— Передайте ей, что я очень сожалею.
— Которой из двух?
— Обеим.
— А что вы сейчас собираетесь делать?
— Не знаю.
— Хорошо!
Вдруг я невольно рассмеялся. Тронул его за плечо, он вскинул голову, на мгновение его ладонь легла на мою.
— Удачи, Себастьян.
— Вам тоже.
Он снял очки и положил их на песок рядом с собой.
— И всем на свете.
Я встал и медленно побрел прочь, преодолевая поскрипывающее сопротивление песка. Каминский протянул руку, пес неуклюже протрусил к нему и стал обнюхивать. Я отвернулся. Как много предстояло решить. Небо было низкое, необозримое, волны понемногу смывали мои следы. Начинался прилив.
