Я перевернул лист, но на обратной стороне ничего не было, конец письма, очевидно, потерялся. Еще раз просмотрел все листы, но недостающего среди них не было. Со вздохом достал блокнот и переписал все письмо. Карандаш несколько раз ломался, я спешил и писал неразборчиво, но минут за десять все-таки его осилил. Убрал все бумаги обратно в папку и положил ее на самое дно ящика. Закрыл шкафы, разложил по своим местам кипы документов, проверил, все ли ящики задвинул. Удовлетворенно кивнул: никто ничего не заметит, я все провернул очень ловко. Солнце как раз заходило, несколько секунд горы казались отвесными громадами, потом отступили и превратились в пологие и далекие. Пора было разыграть козырную карту.
Я постучал, Каминский не ответил.
Я вошел. Он сидел в кресле, диктофон по-прежнему лежал на полу.
— Это опять вы? — спросил он. — А где Марцеллер?
— Доктор только что звонил. Он не приедет. Мы можем поговорить о Терезе Лессинг?
Он молчал.
— Так мы можем поговорить о Терезе Лессинг?
— Вы точно спятили.
— Послушайте, я хотел бы…
— Куда подевался Марцеллер? Он что, хочет, чтобы я сдох?
— Она жива, и я с ней говорил.
— Позвоните ему. О чем он вообще думает!
— Я говорю, она жива.
— Кто?
— Тереза. Она вдова. Живет на севере, у моря. У меня есть ее адрес.
Он не ответил. Медленно поднял руку, потер лоб, снова ее опустил. Открыл и снова закрыл рот, на лбу у него залегли морщины. Я проверил, работает ли диктофон: мы заговорили, и он включился автоматически, записывая каждое слово.
— Доминик сказал вам, что она умерла. Но это неправда.
— Не может быть, — сказал он тихо. Грудь у него вздымалась и опускалась, я испугался, вдруг у него случится инфаркт.
— Я сам узнал об этом десять дней назад. И даже без особых проблем.
Он не ответил. Я внимательно за ним наблюдал: он отвернулся к стене, не открывая глаз. Губы у него дрожали. Он шумно, с присвистом, дышал, надувая щеки.
— Я скоро с ней встречусь. Могу спросить у нее все, что хотите. Вы только должны рассказать мне, что тогда произошло.
— Да как вы смеете! — прошептал он.
— Вы что, не хотите узнать правду?
Казалось, он размышляет. Все, теперь он у меня в руках. Он этого не ожидал, он тоже недооценивал Себастьяна Цёльнера! От возбуждения я не мог усидеть на месте, подошел к окну и заглянул сквозь пластины жалюзи. С каждым мгновением огни в долине становились все ярче и отчетливее. Круглые кусты выделялись в сумерках, словно выгравированные на меди.
— На следующей неделе я поеду к ней, — сказал я, — тогда я смогу у нее спросить…
— Только не на самолете, — прервал меня он.
— Нет-нет, — успокоил я его. Бред какой, он все-таки не в себе. — Вы дома. Все в порядке.
— Лекарства у постели.
— Очень хорошо.
— Идиот! — спокойно сказал он. — Вы должны положить их в чемодан.
Я уставился на него:
— Положить в чемодан?
— Мы едем к ней.
— Вы шутите!
— Почему?
— Я могу передать ей все ваши вопросы. Но это невозможно. Вы для этого слишком… больны. — Я чуть было не сказал «стары». — Я не могу взять на себя такую ответственность. — Это что, мне снится или мы и вправду говорим о поездке?
— Вы не ошиблись, вы ничего не перепутали? Вас не обманули?
— Себастьяна Цёльнера, — начал я, — никто никогда не…
Он презрительно засопел.
— Нет, — сказал я. — Она жива и… — Я замялся. — Хотела бы с вами поговорить. Вы можете по телефону…
— Нет, только не по телефону. Неужели вы упустите такую возможность?
Я потер лоб. Что случилось, разве я вот только что не владел ситуацией? Каким-то непостижимым образом все выскользнуло у меня из рук. А ведь он прав: мы пробудем в пути дня два, я и не надеялся, что мы столько времени проведем вместе. Я могу спросить его о чем угодно. Мою книгу станут цитировать вечно, ее будут читать студенты, в трудах по искусствоведению будут приводиться из нее отрывки.
— Как странно знать, — произнес он, — что вы вторглись в мою жизнь. Странно и неприятно.
— Вы же знаменитость. Вы ведь всегда именно к этому и стремились. А быть знаменитым означает терпеть при себе кого-то вроде меня. — Не знаю, зачем я это сказал.
— В шкафу лежит чемодан. Положите в него что-то из моих вещей.
Я с трудом переводил дыхание. Это же невозможно! Я надеялся застать его врасплох и сбить с толку, чтобы заставить заговорить о Терезе. Но у меня и в мыслях не было его похищать!
— Вы много лет никуда не ездили!
— Ключи от машины висят у входной двери. Вы же водите машину?
— И даже очень хорошо.
Он что, правда собирается прямо сейчас, вот так просто, вместе со мной?.. Он точно спятил. А с другой стороны, разве это меня касается? Конечно, поездка повредит его здоровью. Зато раньше выйдет книга.
— Ну, в чем дело? — спросил он.
Я присел на край постели. Спокойно, размышлял я, только спокойно! Все нужно обдумать! Я мог просто послать все к черту и уйти; он заснет, а к завтрашнему утру все забудет. И тогда я упущу единственный в своей жизни шанс.
— Ну так пойдем! — Я вскочил, пружины кровати взвизгнули, он вздрогнул.
Несколько секунд он сидел не шевелясь, как будто не мог в это поверить. Потом он медленно протянул руку. Я подставил ему свою и в то же мгновение понял, что ничего уже не изменить. На ощупь она была прохладной и мягкой, но ухватилась за мое предплечье на удивление крепко. Я поддержал его, он соскользнул с кресла. Я замешкался, он потащил меня к двери. В коридоре он остановился, я решительно потянул его дальше. На лестнице я уже не понимал, кто из нас кого ведет.
— Не так быстро, — хрипло выдавил из себя я. — Мне нужно еще забрать ваши вещи.
VII
вот я действительно ехал на «БМВ». Дорога отвесно спускалась под уклон, фары выхватывали из мрака лишь несколько метров асфальта; я с трудом вписывался в повороты. Вот еще один поворот: я рванул руль, бесконечный вираж нас точно заглатывал; я подумал: вот сейчас, сейчас он кончится, — но он все тянулся и тянулся; нас вынесло на самый край обрыва, мотор закашлялся, я сбавил скорость, он взвыл, я вышел из виража.
— Раньше нужно переключать скорости, — сказал Каминский.
Я с трудом удержался, чтобы не огрызнуться, вот начался следующий виток, нельзя было отвлекаться: переключить скорости, сбавить газ, переключить скорости, мотор глухо заворчал, передо мной протянулась прямая дорога.
