– Так не годится, Фёдорович. У нас своя община, свои устои. И полное равноправие, секретов ни от кого нет… Девчата, вы подходите, садитесь рядом, послушаем уважаемого человека!
Не выказывая явного неудовольствия, старовер быстро посмотрел на меня, – оценивает по мере получения новых данных. Тук-тук, тук-тук… Игорь нервно постукивал пальцами по столу, пока не затих, похоже, Петляков наступил ему на ногу. Как же всё изменилось. Просто сосед, просто визит! А мы ждём неприятностей.
– Как дела в столь трудные дни, как хозяйство? – разрывая неловкую паузу, спросил Фёдорович.
– Когда работаешь, дни всегда трудные, – справедливо заметил Осип. – Худого не вижу. Гречухи посеяли больше, урожай будет хороший. Бог даст, с картофелем, капустой и репой не прогадаем. Лето доброе, дикоросов много, скоро и грибы проклюнутся. Брусники будет, как никогда, хоть лодками вози…
Видел я как-то раз на реке «илимку», доверху загруженную отборной брусникой размером с виноград – словно россыпь драгоценных камней, переливающихся в лучах закатного солнца.
– Вот только сдать некуда, – понял дед.
– Да уж, прямо беда… Пропали заготовительные пункты. И с капитанами проходящих пассажирских судов не договоришься, где они теперь? Сейчас приходится думать, куда всё реализовать. Может, вы у нас купите? А что, Фёдорович, по знакомству прими у нас ягоду и прочие дикоросы! Шуткую я. И у вас, смотрю, всё хорошо, знатным судном разжились.
Он не родственник дяденьки Рентгена?
– Ну-ну… Смотришь, даже не побывав на берегу? – усмехнулся я.
– Вороны да галки болтливые по всей тайге слухи разносят, – невозмутимо ответил Каргополов.
Твою ты мать, зараза, значит, они за нами следили, может, с самого начала! Он ведь даже не поинтересовался, сколько людей выжило в Разбойном, значит, уверен, что все тут! А я прохлопал в пасторальной спячке… Вывод? Разговор будет очень серьёзный, староверам от нас что-то надо, и это не пачка сахара взаймы.
– Не хвораете?
– Отхворались уже, всё в былом, – махнул рукой дед.
– Господь помог.
Женщины молчали, глядя на старосту Озёрного уже без тревоги, но с неподдельным интересом. Рано вы, девочки, расслабились. Тут классический тихий омут.
Пока никто из наших ни о чём его не спрашивал, выжидая, а гость, повернув голову в сторону машины, молчал так долго, что это вышло за пределы обычной для любого разговора паузы. Складывалось впечатление, что он всё ещё не может решиться. На что?
– Осип, давай начистоту, – помог я.
– Да, ты прав. Э-хе-хе… Что же вы наделали! – Теперь Каргополов смотрел на меня с раздражением и тоской. – Посмотрите вокруг – кругом разруха и тлен, безлюдье и отчаяние. Прогневали Господа, да и послал он наказание на головы всем: и виновникам, и безвинным… В скромности не жили, всё прелестев хотели. Всё норовили напролом, без оглядки. О душе забыли, кошель тугой застил совесть! А жизнь человеческая, она ведь подобна узкому пути по ножу острому. И вот итог: вместо труда – драка, вместо спокоя души и молений покаянных – гордыня и алчность. Всё убили.
Ух ты, как проняло его!
Хрен тебе, божий человек, я не собираюсь всё это слушать.
– Стоп! А чего это ты на нас накинулся, камрад? Мы кто тебе тут, власть земная, что ли? Может, я президент страны? Меня зовут Алексей Исаев, я старший сержант, заместитель командира взвода спецроты егерей Третьей Арктической Бригады. Простой воин. Не министр федеральный или краевой, не депутат Госдумы, не главнокомандующий и даже не начальник райотдела полиции. Так какого лешего ты накидываешься на простых людей с обвинениями? Будь любезен, придержи всё это в себе, нам и так тошно. Всем тошно!
Мой собеседник громко хлопнул ладонями по коленям и, не вставая, резко выпрямил спину, нависая над нами, словно медведь-шатун, вставший на дыбы.
– Конечно! Сейчас легко дистанцироваться! Я не я, и лошадь не моя. А где хвалёная гражданская позиция, где голос разума и совести? Был он? Нет! Все молчали и шли в тупик под руководством властных идиотов!
Уже начиная злиться по-настоящему, я, тем не менее, успел отметить феномен этой странной билингвы: когда разговор идёт о серьёзном, а от действий и решений зависит очень многое, он начинает разговаривать нормальным городским языком, полностью используя личный словарный запас. А когда всё вокруг чинно и гладко, когда вокруг лишь рутина – уходит на откровенную посконь и сермягу со всеми словечками и оборотами, чуть ли не ритуальными в енисейской тайге.
То же самое касается и Петляковых, не раз наблюдал.
– Это ты мне о гражданской позиции? – По-моему, я даже зубами заскрипел. – А твоя где? Где позиция твоих людей? Я скажу тебе, где позиция, Осип! Вон там! Да, правильно смотришь, там, на берегу Енисея! Это позиция расчёта ПЗРК, которые сшибали «Томагавки» американцев! Ты что, думаешь, что надёжно укрылся в глухомани? Со спутника такие поселения – лишний раздражитель и источник подозрений: не прячется ли там секретная военная часть, не замаскирована ли там точка ПВО или радар? Вы там хозяйство своё возделывали, сметанку жрали да молились себе во благо… А эти мальчики вас защищали, между прочим! Здесь! И я вас защищал, как мог. Потому что крылатой ракете или вражескому десанту спецназа по бубну тунгусскому, кто вы там есть перед богом: истинные сыны или заблудшие души – вырежут под ноль, отплюнутся жвачкой и забудут после доклада! Поэтому не парь нам мозги, староста, и давай-ка говорить по делу! А о спасении как-нибудь потом побеседуем, когда на то время будет.
Он три раза глубоко выдохнул и расслабился.
Игорь сидел, будто каменный истукан, бледный и собранный, правая рука опущена под стол. Дед тихо икнул, его супруга белкой метнулась в дом и принесла стакан воды.
– Девчата, чайку сообразите, – попросил я, без пряток вытирая пот со лба.
– Чёрный или иван-чай? – прошептала Екатерина. – Геннадий Фёдорович, что с вами, всё нормально?
Дед, рефлекторно прижав руку к левой стороне груди, закивал, поморщился и рукой отодвинул протянутый нитроглицерин-спрей.
– Кипрей давайте, девушки, – наконец ответил Каргополов.
– И пустырника, – добавил истерзанный ситуацией шкипер.
– И то, и то, – уточнил я.
Сплошной стресс. Досиделись…
– Решили мы, что хватит от мира прятаться. Мир изменился. А если точнее, то нет его вообще, мира прошлого, ничего пока нет, есть земли, почти чистые от людей, – начал он, сидя с кружкой горячего пахучего отвара. – Надо возвращаться на исконные земли. В Разбойном, если вы не знаете, стрельцы да казаки некогда поставили ясачное зимовье… Собирали с инородцев ясак в казну, и никого тут не было, кроме тунгусов и кето. Время шло, тут и раскол случился. И сейчас мало кто понимает, что мы, старообрядцы, стояли тогда на страже всего истинно русского! Действительно, для простого человека разногласия не затрагивали основ православной веры, касаясь лишь отдельных моментов, да и большинству староверов эти тонкости были просто неизвестны. Раскол для нас был попыткой сохранить духовный строй страны, которая с присоединением в 1654 году Украины начала устанавливать контакты с Европой. В общем-то, реформа совпала с культурным наступлением Запада, оттого и была так болезненно нами воспринята… Европ им захотелось! За нормальных людей нас не считали, а уж для молодого Петра мы были дешёвой рабочей силой. Кто такое стерпит? Вот и пошли по трактам ссыльные колонны, да и желающих переехать в Сибирь добровольно тоже хватало. В Сибири люди старой веры по-прежнему выступали против официальной церкви и светских властей. Чернец Иосиф Истомин, за своё чрезвычайное упорство сосланный из Казани в Енисейск, во всей округе увлек своим учением многих, не переставая и на новом месте распространять свою веру целые десятки лет.
