Хммм… Как-то недолюбливаю я тех, кто мучает кого-либо. Убить – да, это бывает сплошь и рядом, на то она и Зона. Экспресс-допрос – да, это порой необходимость, но при этом дознание пленного должно быть коротким и максимально эффективным, чтоб и врага зря не мучить, и самому время не терять попусту. Но те, внизу, явно не допрашивали пленных. Судя по их уверенно-наглым голосам, они неторопливо получали удовольствие от процесса. А это и есть то, что я не люблю, – когда кто-то мучает кого-то не по боевой необходимости, а для собственного удовольствия.
Кстати, теперь я спустился настолько, что уже мог разобрать отдельные фразы:
– Вот ведь падла… Башку отвернула, тварина. Я ей говорил же…
– А чо говорить? Дай в душу разок, или если лень – разрядом хренакни. Только не поджарь смотри…
Так. Голоса мужские. И «ей говорил»… Стало быть, внизу мужики мучают женщину. А вот это уже ни в какие ворота. Ладно.
Я принялся быстрее перебирать руками и ногами. Теперь, когда я уже видел свет внизу и серую поверхность бетонного пола, можно и ускориться. Теперь не успеют осознать и принять решение.
Наверно, не успеют…
– Слышь, Тарас, брось-ка ее. Да брось сучку, говорю, блин!
– А чо?
– Через плечо и на охоту. Я чего-то не вкуриваю, по вентколодцу спускается кто-то, что ли? Я вроде слышал чего-то?
– Да не, он заглушен хрен знает когда… Хотя погоди, я тоже чего-то слышал.
Снизу раздались два характерных щелчка – тихих, едва слышных. Но, тем не менее, красноречивых. Так щелкает переводчик режимов огня, когда патрон уже в патроннике, и все, что нужно для того, чтоб открыть огонь, это лишь снять оружие с предохранителя.
Но мне до пола оставалось метра два от силы, поэтому я разжал пальцы и полетел вниз, в полете рванув пулемет со спины в положение для стрельбы.
Приземлился на ноги и сразу упал на бок, гася инерцию. Падать на бетон довольно неприятное занятие, плечо аж заныло от удара. Но когда в тебя целятся две ростовые фигуры, вооруженные АКСу, боль отходит на второй план.
Выстрелили мы одновременно. Они – по тому месту, где я стоял в полный рост четверть секунды назад, а я – очередью, словно из брандспойта перечеркнул обоих.
У меня результат получился лучше, хоть и лежал я на боку, в положении крайне неудобном. Обе фигуры отбросило назад – на коротком расстоянии патрон 7,62×54 миллиметра есть штука сногосшибающая во всех смыслах.
Откуда-то издалека до меня донеслись крики и топот множества ног – выстрелы были услышаны пока что невидимыми врагами и восприняты ими с энтузиазмом. Это значило, что через минуту тут будет очень весело, и к веселью следовало приготовиться соответственно…
Но я не мог оторвать взгляда от того, что разглядел в полумраке, рассеиваемом мертвым светом потолочных ламп.
Хотя то, что было сейчас у меня перед глазами, я уже видел в прошлом.
Причем видел очень, очень долгое время…
Это было длинное помещение, похожее на сегмент гигантской канализации. Мрачный отрезок бетонной кишки со стенами, облепленными паутиной из силовых кабелей и проводов, большая часть которых тянулась к шлемам. Стальным полукруглым шлемам, надетым на головы людей, сидящих вдоль стен.
Людей было много, не меньше сотни, и объединяло их одно: у всех были широко открыты глаза. Застывшие, немигающие, бессмысленные глаза, уставившиеся в одну точку.
На первый взгляд можно было подумать, что эти люди умерли, что в таком помещении было бы неудивительно. Сырость, потеки на стенах, плесень на потолке… Чуть подальше у стены замер старый тентованный грузовик-ЗИЛ, равно удобный как для доставки пищи и всего необходимого, так и для вывоза трупов.
Но нет. Люди были живы – хотя, наверно, каждый из них мечтал о смерти как о величайшем подарке. Я знал это совершенно точно, так как в свое время я тоже мечтал о ней, так же прислонившись спиной к стене и тупо глядя на то, как жирный паук деловито закатывает в паутину недостаточно шустрого таракана. Правда, тогда технология промывания мозгов была несколько иной. Но наука не стоит на месте – видимо, кто-то из яйцеголовых ученых изобрел шлем, посредством которого процесс превращения людей в послушных марионеток пошел и быстрее, и качественнее.
И явно болезненнее. Некоторые из людей стонали – жутко, непрерывно. Именно эти стоны мы и слышали, когда спускались вниз…
За моей спиной несколько раз гулко ударили в бетон подошвы берцев – это с лестницы попрыгали на пол мои товарищи.
– Ну ни хрена себе, – выдохнул Призрак.
– Звери, – процедил сквозь зубы Дальнобойщик. – Сволочи. Так с живыми людьми…
– Не то слово, – сплюнул Мастер. – И, по ходу, эти сволочи сейчас чешут сюда.
– Не сволочи, – сказал я, поднимаясь с пола. – Служители. Такие же люди, как и мы, у которых просто удалили из голов все человеческое.
– Ты уверен? – хмыкнул Мастер, проверяя, хорошо ли выходит из подсумка запасная коробка с лентой. – Таких людей, в которых нет ничего человеческого, и без промывки мозгов на свете хватает. Поэтому я могу голову дать на отсечение, что местную обслугу набирали просто по принципу «хорошее жалованье, плюс сытная кормежка».
Я не ответил. Возможно, Мастер был прав. Вернее, скорее всего он был прав. Но все-таки мне очень хотелось верить, что Служители – это жертвы страшных научных экспериментов, а не просто люди, искренне любящие свою страшную работу. Что, впрочем, и в том, и в другом случае не отменяло простого правила: уродов надо валить. Независимо от того, сделали их уродами в подземной лаборатории или же они родились такими.
А уродов было много. Человек двадцать, не меньше. Крепких, плечистых, вооруженных короткими автоматами. Но у нас было время рассредоточиться, залечь и вдарить одновременно из четырех пулеметов.
Мы старались бить точно, чтобы не задеть людей, сидящих вдоль стен. И это было не сложно – мощные лампы, горящие под потолком, позволяли прекрасно рассмотреть Служителей. Как и то, что с ними стало, когда толпу, летящую на нас, встретил свинцовый ливень.
Жуткое это зрелище, когда АКМы рвут людей на части.
Кровища во все стороны…
Куски мяса…
Клочья вмиг побуревшей одежды…
Лицо, развороченное очередью…
Чья-то рука, перебитая в суставе и оторванная, судорожно сокращается, то сжимая пальцы в кулак, то разжимая…
Взгляд выхватывает все это из боя отдельными кадрами, но память их не фиксирует. Во всяком случае – сейчас. Сейчас надо стрелять по целям, пока цели не начали стрелять по тебе. Это потом, после боя сволота-память услужливо вытащит из прошлого вот эти жуткие кадры, в сны их воткнет, прокручивая снова и снова каждую ночь… Если с ума не сойдешь в первое время, потом просто привыкнешь. Заставишь себя привыкнуть, чтобы не сойти с ума… Или не спиться, как это бывает со многими военными, у которых в памяти осталось слишком много таких вот незабываемых кадров, которые не смыть ни водкой, ни пьяными слезами, текущими по щекам вдоль старых шрамов…
